Наблюдательница - Каролина Эрикссон

Я поднимаюсь и медленно иду к их столу с бокалом в руке. Делаю вид, что увидела кого-то и иду к нему. Проходя мимо их столика, напрягаю слух и фокусируюсь.

– …поедем каждый в своей машине… ты будешь меня ждать… встретимся прямо там, чтобы она…

– …совсем скоро… я жду с нетерпением… домик… восхитительно.

Слова звенят у меня в ушах. Столик остается позади. Я стою посреди ресторана и не знаю, куда идти дальше. Что теперь? Замираю, бросаю взгляд на часы, делаю вид, что ищу кого-то среди гостей. Потом поворачиваюсь и иду обратно к бару. Рыжеволосая женщина поднимает глаза, и мы встречаемся взглядом. Этого достаточно, чтобы я резко развернулась и пошла к бару в обход.

Стул, на котором я сидела, теперь занят. Прислонившись к стойке бара, допиваю вино и заказываю еще один бокал. На этот раз выпиваю половину в несколько глотков. Поворачиваюсь и снова иду в их сторону, крепко стиснув бокал в руке. Когда я подхожу ближе, рыжеволосая снова смотрит на меня. На этот раз она задерживает взгляд. Я опускаю глаза, но когда поднимаю, она все еще смотрит на меня. Спустя целую вечность она снова переводит взгляд на Филипа. В ушах шумит, мне сложно сосредоточиться, я не слышу, о чем они говорят. Мне нужно как-то с ним заговорить. Нужно заставить его понять.

Снова стою посреди ресторана без определенной цели, без друзей, к которым можно было бы подсесть.

Тело действует само по себе. Взгляд упирается в затылок Филипа. Мне не удается отвести от него взгляда. И я стою посреди ресторана и пялюсь на мужчину, который меня не знает.

Они разговаривают, так близко наклоняются друг к другу, что их лица почти соприкасаются. Если он вдруг поцелует ее здесь, на глазах у всех, что мне тогда делать? Внутри меня все сжимается в тугой узел, а рыжеволосая тем временем снова поднимает взгляд и смотрит мне прямо в глаза. Я знаю, что должна отвести глаза, перестать пялиться, но не могу. Проходит целая вечность, или, по крайней мере, мне так кажется. И тут сразу происходит несколько вещей.

Я наклоняюсь вперед, и одновременно Филип поднимается и идет в сторону туалета. Я начинаю движение. Ты в опасности. Слова вертятся на языке, но он стоит спиной ко мне, не замечая моего присутствия. В отличие от других людей. Рука вытягивается вперед, и чужие пальцы сжимают мое запястье.

– Вам чем-то помочь?

Филип исчезает за углом, а я смотрю на женщину рядом со мной. У нее зелено-голубые глаза, раскрасневшиеся щеки. Из небрежного пучка выбиваются рыжие пряди. Она так резко отличается от жены Филипа с волосами, всегда собранными в аккуратный конский хвост. Может, поэтому его так влечет к ней? Потому что она – полная противоположность жене?

Мы смотрим друг на друга, потом я опускаю глаза на ее пальцы у меня на запястье. Она держит меня. Крепко держит. Отпусти. Слова поднимаются, но застревают в горле. Они звучат у меня только в голове. Собрав последние силы, я отдергиваю руку. Оказывается, что хватка не была такой уж и сильной, потому что рука легко выскальзывает из нее. Но приложенная мной сила так велика, что я буквально отлетаю в сторону, теряю равновесие и роняю бокал. Он падает на пол и разлетается на сотни осколков.

Я смотрю на пол. Повсюду осколки и разлитое вино. Кто-то кричит. Чувствую вибрацию в горле и понимаю, что кричу я. Вокруг воцаряется тишина. Или у меня закладывает уши. Рыжеволосая женщина смотрит на меня теперь по-другому. Глаза у нее широко распахнуты, ладони выставлены вперед перед собой, спина вжата в спинку стула. Я смотрю на соседний стол, потом на следующий, обвожу взглядом ресторан и повсюду вижу те же высоко поднятые брови, нахмуренные лбы и тревожные взгляды. Сумасшедшая, думают они.

Я вижу, как худой мужчина, лавируя между столами, направляется в нашу сторону. Я бросаю последний взгляд на рыжеволосую. Ее губы шевелятся, но я не слышу слов. Может, я что-то говорю ей, я не знаю. Я поворачиваюсь и со всех ног бегу прочь, выбегаю из ресторана, бегу вниз по улице, не оглядываясь. Перебегаю перекрестки и заворачиваю за угол. Бегу по освещенным улицам и темным проулкам. Бегу в никуда.

Обратно к руинам моей прежней жизни.

Сегодня я виделся с Анной. Против обыкновения мы договорились встретиться в ресторане. Наверное, это была не лучшая идея. Сперва все было как обычно. Мы болтали, она смеялась, но потом что-то изменилось. Видно было, что ее что-то гнетет. Мы рано ушли, пошли к ней домой и легли в постель, которую она не заправляет. Но даже это происходило не так, как раньше. У меня было ощущение, что наши мысли витают где-то далеко.

Это была наша первая встреча с тех пор, как я рассказал о нашем романе жене. Анна хотела узнать, как отреагировала супруга. Одно за другим, и внезапно я поведал ей историю моей жены. Как ее однажды в юности предали, и на что это предательство ее толкнуло.

Теперь я понимаю, что не стоило этого делать. Нельзя было рассказывать любовнице самый страшный секрет моей жены. Жена доверилась мне, а я не оправдал это доверие. Каким бы ужасным ни был поступок жены, я не имел никакого права рассказывать о нем другим людям.

Сейчас я дома, но не могу перестать думать об этом. Мы лежим в постели, нас разделяет плотный занавес тишины. Зачем я рассказал о шраме и его происхождении Анне? Как мог так обмануть доверие жены?

Тогда я не задумывался об этом, все мое внимание было сосредоточено на Анне. Я заметил, как она утихла и отдалилась. Я наклонился над ней и увидел, как она побледнела. Вся краска сошла с лица. Только тогда до меня дошло, какой эффект оказал на нее мой рассказ. Мне вспомнилась собственная реакция, когда я узнал эту тайну, как я сидел на полу, склонившись над унитазом и как казалось, что меня выворачивает наружу. Как я боялся, что никогда не смогу посмотреть жене в глаза.

Но теперь Анна отводила глаза и теребила край простыни руками.

– Кухонный нож, – прошептала она, – ты имеешь в виду обычный кухонный нож? Она просто вот так взяла его и вонзила в себя? И нитка? У нее была медицинская нитка? Нельзя же вот так просто взять катушку обычных ниток и…

Она затихла, я не знал, что ответить. Мне и в голову не пришло тогда задать такой конкретный вопрос, какой задала Анна. Я об этом не думал. Мне важны были не детали, а то, что человек способен на такую жестокость по отношению к самому себе, что такое вообще возможно. Я так и сказал Анне, хотя и слышал, что это звучит слишком хладнокровно и назидательно, но Анна меня не понимала.

– Она не совсем нормальная, эта женщина.

– Что ты хочешь сказать?

Она заметила тревогу в голосе, положила руку мне на грудь и серьезно посмотрела в глаза:

– Судя по этой истории, она способна на все что угодно.

– Это произошло много лет назад. Она была очень молода.

– Двадцать один год, – возразила Анна. – По-моему, это уже довольно зрелый возраст.

Я отвел взгляд. Мне хотелось верить, что поступки жены в прошлом не имели никакого отношения к тому, кем она является сейчас. Я предпочитал списывать все на юношеские безумства. Я хотел так думать, но у меня не получалось. И поэтому я сейчас был не с женой, а с Анной.