Гори ясным пламенем - Ника Амур

Увлеченная чтением, Вероника присела в кресло. Она полностью погрузилась в текст, позабыв о времени. Окружающие звуки отошли на второй план. Жизнь Изольды Карловны была полна удивительных событий и переживаний.

Но спустя пару листов характер записей резко изменился. Из беззаботного он стал мрачным, полным безнадежности. Это был тот период, когда повесился Арнольд. Вина буквально сочилась из текста, хлестала через край. Изольда Карловна обвиняла себя пусть в косвенном, но все же убийстве.

Вероника с трудом сдерживала слезы, так растрогало ее содержание дневника. По всему выходило, что Изольда Карловна любила мужа. Только поняла это слишком поздно.

В тот самый момент, когда Вероника, хлюпая носом, перевернула очередную страницу, дверь отворилась, и в спальню вкатилось инвалидное кресло.

Вероника обомлела. Ее застукали на месте преступления: в комнате, где ее не должно быть, да еще с чужим дневником в руках.

Позади кресла маячил Сергей. Он виновато развел руками, словно извиняясь. Наверняка он шумел, как мог, поднимая кресло наверх, но Вероника слишком увлеклась чтением.

Первой молчание нарушила Изольда Карловна:

— А я-то все думаю, с чего мне вдруг столько внимания уделяют.

Щеки Вероники запылали, как если бы к ним проложили раскаленные ложки. Старушка догадалась об их с Сергеем плане.

— Ступай, Сережа. У тебя много работы в саду. Дальше я сама.

Сергей не посмел ослушаться. Прежде чем оставить Веронику наедине с Изольдой Карловной, он послал ей полный сочувствия взгляд. «Крепись!», — означал тот. И она крепилась. Ничего другого ей не оставалось.

Дверь за садовником закрылась, и старушка подкатила инвалидное кресло на привычное место – прямо напротив Вероники. Изольда Карловна вытянула шею, заглядывая в бумаги, усмехнулась беззубым ртом и спросила:

— Интересно?

— Вам бы романы писать, — похвалила Вероника.

— Это чтобы ничего не забыть. С возрастом память притупляется.

— Вы написали это недавно? — поразилась Вероника. Она-то думала, что записи сделаны в те года, когда случились описанные в них события. Стало ясно, почему в дневнике отсутствуют числа. Старушка просто не помнила точные даты.

— После инсульта начала. Пусть хоть что-то от меня останется потомкам.

— Я должна извиниться, — пробормотала Вероника. — Я вломилась к вам в комнату, читала ваш дневник. Мне ужасно стыдно.

— Боишься за сына? — вместо ожидаемого порицания спросила Изольда Карловна.

Вероника кивнула.

— И правильно делаешь. Это мужчины пока гром не грянет, не перекрестятся, а мы – женщины – обо всем заранее думаем. Вдруг грозу миновать получится, тогда и креститься не придется.

— И все-таки я поступила некрасиво, — вздохнула Вероника.

— Согласна. Могла бы прийти ко мне и попросить, что тебе надо. Разве бы я отказала?

— Вы мне солгали! — обвинение сорвалось с языка против воли.

Изольда Карловна поджала губы. Глаза старушки полыхнули огнем, в котором Вероника углядели отголоски того пламени, что видела на фотографиях. Значит, есть еще порох в пороховницах!

Ни годы, ни тяготы, ни потери не уничтожили эту искру. Вероника невольно позавидовала старой женщине. В ней самой подобной искры отродясь не было. Она, как это принято говорить, была заурядной. Милой, симпатичной, но заурядной. Без изюминки. Причина крылась в интернате, где выросла Вероника. Там она усвоила одну простую истину: чем меньше на тебя обращают внимания, тем лучше.

— Я рассказала тебе все, что имело значение, — процедила Изольда Карловна.

— Про то, что Леопольд не сын вашего мужа вы умолчали. Будете утверждать, что это неважно?

Старушка отвернулась от Вероники. Она смотрела на лес, виднеющийся из окна спальни. Вероника заметила: та часто к нему обращалась, будто советовалась. Ей стало не по себе. Отчетливо вспомнился недавний кошмар: повешенный пристально глядит на нее. Она неосознанно окинула взглядом кромку леса. Убедилась: там никого нет.

— Буду, — наконец, проворчала старушка. — Это касается только меня и Арнольда.

— Но ведь сразу ясно, почему он проклял вас, ваших детей и внуков. Все потому, что сын не его!

— Он бы никогда так не поступил! — взвилась Изольда Карловна.

— Вы сами рассказали мне о проклятии. Вы верите в него. А когда я нашла ему объяснение, утверждаете, что я не права.

Старушка опустила голову и закрыла лицо руками. Жест был одновременно трогательным и виноватым. Вероника поняла, что давить бесполезно. Да и смысла нет. Своим поведением Изольда Карловна подтвердила слухи.

— Хотя бы скажите: он жив? Настоящий отец вашего сына.

— Нет, его уже давно нет.

Вероника тихонько встала с кресла, положив листы дневника обратно на подоконник. Она собиралась покинуть комнату, но Изольда Карловна схватила ее за руку. Вероника остановилась и оглянулась на старушку.

— Забудем обо всем. Я тебя простила. Позволь тебе помочь.

Не успела Вероника отреагировать, как старая женщина подкатила кресло к стопке книг в углу за кроватью. Несколько минут она перебирала их, в итоге остановив выбор на «Острове сокровищ» Стивенсона, вытащила книгу из общей кучи и встряхнула. На пол выпали два скрепленных между собой листа. Отбросив книгу, Изольда Карловна подняла листы и протянула их Веронике.

— Что это? — спросила она.

— Взгляни сама.

Вероника взяла документы. Тонкая бумага слегка подрагивала в напряженных пальцах. Она сняла скрепку, разделив страницы. В центре обоих листов было написано несколько предложений от руки. Было видно, что писали их разные люди – подчерки отличались, но, удивительное дело, тексты были идентичны, как братья близнецы. «Я все обдумал и решил. Прощайте», − прочла Вероника и на первом, и на втором листе.

Смутное узнавание шевельнулось на задворках сознания. Недавно она читала нечто подобное. Вспомнить бы где.

На помощь пришла старушка, пояснив:

— Это предсмертные записки. Та, которую ты держишь в левой руке, принадлежит моему мужу, а та, что в правой − сыну. После расследований я попросила отдать их. Мне пошли навстречу, и я сохранила записки.

— То же самое написал Борис, — прошептала Вероника. Не считая приписки на обратной стороне, прощальное письмо Бориса копировало те, что она держала в руках. У Вероники мурашки по коже побежали. Никогда прежде она так остро не ощущала близость потустороннего. Она точно заглянула за занавесь привычной жизни и там ей открылась поразительная картина: все причины и следствия бытия вовсе не такие, какими люди привыкли их видеть.

— Теперь ты веришь в проклятие? Ни мой сын, ни тем более внук не знали содержание записки Арнольда. Это он пришел за ними. Он руководил их рукой, когда они писали последние в своей жизни строки.