Остров на краю всего - Киран Миллвуд Харгрейв

Второго письма она так еще и не написала. Может быть, ей тоже нужно что-то вроде сковородки под подушкой, что напоминало бы обо мне.

– Наверно, она забыла меня, – говорю я Мари. Мы сидим на обрыве, свесив ноги. Скала – наш секрет, и мы, отправляясь к ней, каждый раз проверяем, не идет ли кто следом.

– Невозможно. Просто тому, кто остается, всегда труднее, чем тому, кто уходит. Наверно, она старается приспособиться к новым условиям.

Я слушаю, что она говорит, но не воспринимаю ее слова. Меня не оставляет ощущение – и оно словно сыпь въедается в кожу все глубже – беспокойства. Каждая мысль заканчивается одинаково: одной ступенькой меньше! Все ли у тебя хорошо, нана?

Мистер Замора вышел на пик. Мы наконец-то добрались до стадии «вылупления», которую и наблюдали в его комнате.

– После выхода на свет нужно еще несколько часов, в течение которых крылья должны приобрести жесткость и окрепнуть. Помните, как она хлопала ими? Это для того, чтобы они высохли поскорее.

Мистер Замора наклоняется, осторожно ставит на стол накрытую тканью банку и картинным жестом срывает покрывало. Мари и некоторые другие ребята подаются вперед, чтобы рассмотреть бабочку получше. Я вижу лишь стеклянную банку, на дне которой лежит что-то напоминающее кусочек манго. Внутри банки мечется, то ныряя вниз, то взлетая вверх и, как пьяная, натыкаясь на стеклянные стенки, многоцветница. Дети охают и ахают, а я думаю лишь о том, как должно быть ужасно оказаться в заточении.

– Последняя стадия для этой бабочки – консервация, – говорит мистер Замора. – Теперь, когда мы закончили с демонстрацией, я могу обработать бабочку. Вопросы есть?

Я оборачиваюсь. Сэн поднял руку. Мистер Замора принимает вопросы только от местных ребят.

– Что значит «обработать»?

– А вот что. – Мистер Замора поднимает бутылочку с прозрачной жидкостью и марлевый компресс. – Хлороформ.

Он закрывает рот платком и смачивает марлю несколькими каплями. В нос бьет что-то химическое, отчего кружится голова. Демонстратор приподнимает банку и просовывает марлю внутрь. Я плохо соображаю, но что-то подсказывает, что финал мне не понравится. Бабочка продолжает метаться, но постепенно ее движения становятся более целеустремленными. В ее бросках на стекло появляется какой-то почти тошнотворный ритм.

– Остановитесь! – кричит Мари. – Ей же больно!

Кидлат начинает плакать.

– Сейчас все закончится. – Мистер Замора не отрывает глаз от умирающей бабочки, и все мои прежние страхи возвращаются. Ему нравится наблюдать за тем, как она умирает. Мари вскакивает, бежит к столу и протягивает руку к банке, но мистер Замора хватает ее за запястье.

– Не смей! – кричит он, но Мари вскидывает правую руку и смахивает банку на пол.

Увы, поздно – мы все это видим. Бабочка уже упала на марлю, и ее крылья замерли.

– Идиотка, – шипит мистер Замора. – Ты разбила мою морилку!

Его пальцы по-прежнему сжимают ее запястье с такой силой, что кожа под ними почти побелела. Он поднимает руку, и я понимаю, что легкой затрещины ждать не приходится.

– Мистер Замора! – Сестра Тереза спешит к столу. – Не забывайтесь!

Но останавливает его не предупреждение монахини – мистер Замора видит уродливую кисть и мгновенно разжимает пальцы.

– Прокаженная, – хрипит он. – Прокаженная!

– Нет, – говорит сестра Тереза, притягивая Мари к себе. – У нее это от рождения.

– Врожденное уродство? – В глазах лептодермиста вспыхивает нездоровый интерес. – И что же стало причиной деформации?

Мари прячет руку за спину и отступает.

– Стой, где стоишь. Ты разбила мою морилку. И ты соберешь ее заново.

Мы все смотрим на разлетевшиеся по полу осколки.

Сестра Тереза качает головой:

– Это невозможно…

– Пусть постарается. – В его глазах мелькает злобный блеск. – А иначе…

– Иначе что? – вспыхивает монахиня.

– Это ведь та самая девочка, о которой вы писали в правительство? Та, которую бросили.

В комнате наступает мертвая тишина. Будь моя воля, я бы заставила его замолчать и вытащила Мари из класса, но меня как будто парализовало.

– Как же я раньше не понял. И сколько детей рождается с такими уродствами? – Мари вздрагивает, будто от удара. – Я уже был здесь, когда пришло письмо насчет какой-то бледной девочки. Вам приказали, если не ошибаюсь, отправить ее в работный дом?

Сестру Терезу трясет, а Мари замерла и смотрит на директора, как на осиное гнездо.

– Да-да, припоминаю. – Ему явно доставляет удовольствие наше внимание. – Уверен, моему брату будет интересно узнать, что с ней случилось и как монахиня сочла возможным пренебречь прямым указанием и тратить выделенные для сирот деньги на девочку, которая должна сама зарабатывать на свое содержание.

– Пожалуйста, мистер Замора… – Голос сестры Терезы дрожит, как и ее рука. – Я…

– Итак, меньшее, что может сделать ребенок, – обрывает ее он, – это собрать мою морилку. Понятно?

– Да, сэр, – четко отвечает Мари.

– Вот и решено. Принесешь осколки в мою мастерскую. Там есть материалы, которые могут тебе понадобиться.

Он собирает свои бумаги и выходит из класса, оставляя после себя гробовую тишину, то гнетущее молчание, что случается перед муссоном, когда кажется, что весь мир затаил дыхание. Мари опускается на корточки и начинает собирать стеклянные осколки на листок бумаги. Сестра Тереза стоит с таким видом, словно ей дали пощечину.

– Ужин, дети, – с усилием выдавливает она и идет в свою комнату. Все торопятся к выходу, и только я остаюсь – помочь Мари.

– Ты как? – Вопрос глупый, и она не отвечает. – Он не может заставить тебя собирать эту банку.

– Может, – спокойно говорит Мари.

– Но как? Даже если бы осколков было меньше, с твоей рукой…

Я умолкаю, нарвавшись на ее взгляд.

– Думаешь, не смогу?

Ответить не успеваю – она складывает бумажку с осколками и выходит на улицу. Я остаюсь сидеть – тело как будто налилось тяжестью. Мертвая бабочка так и лежит на марле. Осторожно кладу ее на ладонь. Рука влажная, и пыльца липнет к коже. Бросаю бабочку в мусорную корзину, но мятые крылья притягивают взгляд, и я закапываю ее поглубже в скомканные листки с математическими вычислениями.

Во дворе Мари нет. Мистер Замора сидит на стуле у закрытой двери мастерской.

Ко мне подходит Луко.

– Она там. Он сказал, что не выпустит ее, пока все не будет сделано. Сестре Терезе надо бы написать в Манилу.

Но ведь Мари тогда могут отправить в работный дом.