Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память - Юрий Невский

Как-то Феликс Альбертович вызвал ее (она думала, может, это связано с каким-нибудь конкурсом чтецов, городской олимпиадой, поздравлением ветеранов?). Увидев в кабинете Лешу Калинника, удивилась. Атмосфера наэлектризована, она почувствовала, грозовыми словами директор только что устраивал разнос. Он промокал лысину своим «парашютом»: недобрый знак.

Речь шла о том, что на школьную группу он, директор, «постоянно выделяет деньги… и так далее, так далее… а когда просит администрация выступить на конкурсе бардовской песни, так это не его, значит, Калинника, царское дело!» Электрический гитарист защищался тем, что «в школе и так есть клуб какой-то там… самодеятельной песни, вот их бы и послали. А они, рокеры, и сами заработали тридцать три диплома. Шефы их зовут на вечера постоянно, за это помощь школе идет!»

Тогда, настаивал Железный Феликс, почему бы этой самой их группе не исполнять простые и ясные песни на слова… вот, своего школьного товарища? Нади Орешиной, например. У нее прекрасные стихи, он сам слышал, она хорошо читает, выступала на награждении ветеранов педагогической деятельности. Стихи где-то напечатаны в сценарии этого награждения, сейчас покажет (стал искать их в бумагах у себя на столе). А то послушать, что они поют – одно бум-бум-бум, ничего не понятно!

И потом, прошло несколько дней, Леша позвонил, она узнала его насмешливый голос. «У тебя же нормальные тексты есть, – сказал Калинник. – Тра-та-та… – напел что-то, подражая ритму электронных барабанов. – Я прочитал, сразу понятно».

– Откуда они у тебя? – удивилась Надя.

– Ну, переписал, допустим. Да с твоей подругой разговаривал. С Ольгой, у нее есть.

«Ох, Туртанова… наш пострел везде успел. И телефон узнал от нее», – подумала про себя.

– Сама понимаешь, такое дело… Если что Феликсу в голову ударило, так он плешь проест, не отстанет. Вообще все закрыть может, запретит нам играть. А твои некоторые вещи можно переложить на музыку, обработать. Ты заходи в радиорубку, мы там репетируем. Послушаешь, как получается.

Она как-то зашла к ним. В радиорубке тесно, будто забралась внутрь приемника «Океан», такой был у них дома. Все переполнено звуками, обрывками мелодий, заблудившимися ритмами стучащих сердец, электрогитарными всплесками, искаженным «воющим» эффектом. Сомкнуто, громоздится одно на другое, переплетено артериями, подключено к устройствам, что хранят только что прозвучавшее, вновь возвращая, усиливая мощность или сводя на нет… многократно ломая звук, путая обрывки, умножая эхо. Казалось, ребята подсоединили инструменты к единому энергетическому полю – ритм пронизывает его, пульсирует мелодическими бликами, убегающими по грифам, клавишам, мембранам барабанов вверх… обрывающимися куда-то в пустоту. Сто микрофонов прислушивались к биению ее слов, сто магнитофонов записали их, совмещая слои, регулируя тембр, разделяя тональность.

Но репетиция закончилась, охранник стоит над душой, у него выпрашивают «ну еще десять минут, ну еще пять!» Она, Калинник, еще двое ребят остались в спортивном зале, сюда перенесли, составили аппаратуру, назавтра собирались к шефам, играть на их вечере. Калинник отстраивал «лазерную пушку» (металлический ящик с тумблерами и индикаторами) – самодельное устройство, которое смастерил Синейнин. Правильнее сказать, это был «аппарат для плазменной резки металла», подаренный (конечно, неработающим) этими самыми шефами (проектным оборонным институтом). А «дядягоша», в свою очередь, передарил его ребятам (зачем, мол, барахлу загромождать подвал). Синейнин из Надиного класса, он помогал музыкантам, когда нужно было паять, собирать, чинить или вот так… «изобрести» что-то необычное. Раскаленная нить луча чертила противоположную стену мгновенно меняющимся узором, но сам огненный «зрачок» («объектив» на этом «ящике») не попадал в центр зеркального шара, подвешенного в зале под потолком. Предполагалось: когда шар начнет вращение, множество ярких вспышек разбежится звездным хороводом… но ничего такого не получалось.

– Этот ваш Синейнин, – ворчал электрогитарист, – наизобретал тут! Фиксатор надо было поставить… Просверлить, что ли. А как теперь отрегулируешь?

Он рылся в своем синем рюкзачке с портретом небритого Че Гевары, волосы которого взвихрены революционными ветрами с «пылающего континента», Южной Америки. Из рюкзака, казалось, слышится шум океана… а то вдруг дохнет горчинкой, вином и черным виноградом. Но он искал в мешке и доставал мотки разноцветных проводов, изоленту, штекеры, пассатижи, какие-то дистанционные переключатели, вроде телевизионных… Вот, оказывается, чем набиты рюкзаки гитаристов!

– Так это вроде… как бы «лазерная указка»? – спросила Надя.

– Да, примерно… что-то такое… – злился Леша. – Помощнее будет, конечно. Есть же фирменные стробоскопы, но где такие деньги взять? Или в кино, видела? Лазерный прицел у снайперов бывает. Вот и Синейнин тоже тут нахимичил, мастер-самоделкин!

Яркое пятнышко скользило и прокалывало-прожигало вспышкой стены, окна, потолок, словно за всем этим спрятан ослепительный свет. Как тот, подумала она, мерцающий спасительный лучик, что пробился к ней однажды, играющее зеркальное пятнышко.

Она входила в Оку. Быстро меняющее всю картину течение, сверкающая рябь, танец облаков.

Нет… после того разговора с Петром Алексеевичем… Он ей сказал… допустим… все это может быть. Прорицатели, руны Судьбы, секретный отряд, «письма счастья». Но не стоит думать только об этом, все одно да потому. И недалеко здесь – его церковь. Ему, кстати, надо в нее зайти. И ты со мной, сказал он. Просто постоишь у иконы (она почему-то знала, он так и скажет)

а Благодатная поможет разрешит сомнения да и самой спокойнее

ну да, в меня тоже глюк попал? – припомнила Димино замечание. – Меня перезагрузить, значит, надо? Или, может, этот вселился… ну, вы вчера говорили?!

Надя если и усмехнулась, то с горьким сожалением.

– Нет, ничего я такого не думаю, – возразил он. – Но что особенного? Ведь люди столько веков припадают к ней, просят. Да хотя бы поблагодарить надо, свечку поставить за то чудесное спасение… на реке-то, помнишь?

Да, так. С этим не поспоришь.

Это была старинная, удивительная икона. Она дышала. От нее словно веяло медовым ветром, пролетевшим над травами и принесшим их вечное пение… Почудились голоса ушедшего, родного ей, что давным-давно взлелеяно и будто спит в ее душе. Окно, открытое в мир. Струящаяся печаль в лике Богородицы, казалось, перетекала в нее, так что захватывало дух. И какой-то теплый лучик… в нем отразилась просторная светлая деревянная изба с запахом меда, она почувствовала что-то колючее, защекотавшее, вроде мочалки… (наверное, это борода батюшки). Бабушка рассказывала, как ее крестили, сама не помнила, конечно, была совсем крошечной. «Батюшка взял тебя да и окунул в купельку, а потом мы тебя полотенчиком обтерли, крестик надели». Крестили ее в Церкви Гребневской Божией Матери на Клязьме, она вся деревянная.

Но ведь были еще и голуби… Это запомнилось, голубиное море, она входила по колено в их набегающие и трепещущие волны, кормила с рук крошками. Бабушка, правда, уверяла, что ничего такого не было, но она могла и забыть.