Наполеон глазами генерала и дипломата - Арман де Коленкур

Во время разговора с императором я мог заметить, что он был более задумчив, чем обычно. Некоторые из моих рассуждений, как мне казалось, даже произвели на него большее впечатление, чем он хотел показать. Прибытие герцога Бассано, о котором было доложено, что он явился с депешами из Вены, прервало беседу, которую император, как мне казалось, хотел продолжить. Он отпустил меня и, занявшись разговором с другим, вновь, бесспорно, вступил на путь неотвратимо увлекавшего его рока.

Решение императора в этот период было уже принято, Австрия почти согласилась сделаться его пособником, а Пруссии оставалось лишь заставить нарезать розги для собственной порки.

Через несколько дней после моего последнего разговора с императором он отправил в дорогу часть своего двора. Лошади и экипажи были уже на пути в Дрезден, якобы для подготовки встречи с императором австрийским.

Следует напомнить события начиная с несколько более раннего момента, по крайней мере те, в которых я принимал участие или в которых меня принудили играть известную роль.

К концу зимы император стал лучше обращаться с Талейраном. Он даже несколько раз беседовал с ним. Однажды вечером он задержал его у себя до очень позднего времени, что весьма обеспокоило мадам Бассано, которая видела в Талейране преемника своего мужа. Император, которому было известно ее беспокойство, а также и беспокойство, возбужденное этим у его министра, рассказал ему о предложении, которое он несколько дней назад сделал Талейрану (отправиться в Варшаву для руководства польскими делами во время его похода и для наблюдения за Веной и Германией; Талейран принял это поручение). Император добавил (впоследствии он мне это подтвердил), что Талейран сослужил бы ему прекрасную службу в Польше и даже в Курляндии через посредство матери своей племянницы[75], если бы кампания имела успех, на который он надеялся.

Я считаю, что Талейран, который был очень рад возвратиться к делам, не говорил никому о проекте, доверенном ему императором в секретном порядке; но он открыл себе кредит на 60 тысяч франков в Вене, потому что, как он потом объяснял, не существует прямых банковских переводов из Парижа в Варшаву, а он не хотел испытывать задержек или затруднений сейчас же по приезде. Император, когда его первый гнев против Талейрана остыл, впоследствии в согласии с общественным мнением объяснял этот шаг желанием Талейрана тайно довести до сведений венской почты, что он возвращается к делам, но в первый момент, когда он через парижскую почту или через полицию узнал о поступке Талейрана, а вдобавок еще оказалось, что об этом назначении говорят в салонах, то сочетание светской болтовни с посылкой извещения в Вену привело его в бешенство против Талейрана, которому он приписывал эту нескромность.

Если бы не герцог Ровиго, Талейран был бы сослан, так как приказ об этом был отдан дважды.

Император рассказывал мне тогда об этой так называемой нескромности Талейрана, не слишком подробно говоря о своих проектах, относящихся к нему. Он говорил мне об истории открытия кредита в Вене и о распространившихся в Париже слухах, как об интриге Талейрана с целью придать себе вес, и сказал мне, что он его сошлет. Эта буря была умиротворена не без труда. Император прибавил затем:

– Талейран поступил безрассудно, покинув министерство, так как он продолжал бы вести дела до сих пор, а теперь его ничтожество убивает его. В глубине души он жалеет, что он больше не министр, и интригует, чтобы заработать деньги. Его окружение всегда нуждается в деньгах, как и он, и готово на все, чтобы добыть их. Он хотел внушить всем, что я не могу обойтись без него, а между тем мои дела шли не хуже с тех пор, как он в них больше не вмешивается. Он слишком скоро позабыл, что договоры, которые он подписывал, были продиктованы битвами, выигранными французами. Никто в Европе не обманывается на этот счет. Мне нравился ум Талейрана. У него есть понимание, он глубокий политик, гораздо лучший, чем Маре, но у него такая потребность в интригах и вокруг него вертится такая шваль, что это мне никогда не нравилось.

Я заступался за Талейрана. Я заметил императору, что желание возвратиться к делам, которое он ему приписывает, лучше всего доказывает, что Талейран не совершил той нескромности, в которой его упрекают; он не такой человек, чтобы даже ради соображений, связанных с семейными отношениями его племянницы, заранее хвастать поездкой в Варшаву, так как он слишком хорошо знает императора, чтобы быть нескромным, и слишком умен, чтобы его можно было заподозрить в том, что он сделал глупость или допустил бесцельную нескромность. Я добавил, что тут есть, наверное, какая-то интрига, которой император не знает, и что он разберется в ней, если вызовет Талейрана.

– Я не хочу его видеть, – сказал император, – я дам приказ об изгнании его из Парижа. А вам я запрещаю посещать его и говорить ему об этом.

Император спросил меня затем, кем бы можно было его заменить. Так как я не указал никого, то он сам назвал несколько человек и в том числе аббата де Прадта[76].

Необходимо рассказать, как в действительности обстояло дело, ибо именно этот случай довел Талейрана до крайности, быть может, с некоторым основанием.

Бассано, которому император сообщил о своих видах на Талейрана, не скрывал от себя, что ум и деловые методы Талейрана очень нравятся императору; он не сомневался в том, что не пройдет и трех месяцев, как Талейран будет возвращен на свой прежний пост, если только ему удастся вновь приобрести хотя бы малейшее влияние. Удрученный этими мыслями, он, вернувшись домой, рассказал обо всем своей жене. Она не стала терять времени и попросила одного из общих знакомых разболтать сведения о миссии Талейрана, полученные якобы от близких к нему лиц.

Настроение императора по отношению к Талейрану давало легкую возможность погубить его. Камергер императора Рамбюто пустил сплетню в ход. Император, осведомленный своей полицией о салонных слухах, пришел в бешенство против князя. А новость о кредите в Вене, сообщенная секретным отделом почты, показалась императору лишним доказательством нескромности Талейрана и окончательно его разозлила. Бассано торжествовал, а Талейран, который, можно сказать, лишь чудом избежал ссылки, оказался в большей немилости, чем когда-либо.

Все хорошо знали, что император руководится своими первыми впечатлениями, и если бы Талейрану даже удалось оправдаться, император, раз произнеся свое суждение, не скоро откажется от него. А через несколько дней предстоял уже отъезд императора. Таким образом достигалось то, чего хотели. Не довольствуясь этим успехом, в салоне герцога Бассано изобразили Талейрана на сцене. Остряки из будуара прекрасной герцогини старались высмеять его так называемую любовь к миру. На сцене ставили живые карикатуры, и я также имел честь быть изображенным в одной из наиболее веселых. Меня изобразили в виде некоего автомата, манекена, который хромой волшебник заставляет повторять по всякому поводу: