Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков

Дзержинский сидел дома и ни на какую охоту вроде не собирался.

Грызлов встревожился не на шутку. По начальству о случившемся пока не сообщал, решил сам приступить к розыску. Выспросив у Лузяниных, куда обычно ходил на охоту Дзержинский, он с утра запряг в тарантас положенного ему по штату мерина, бросил полмешка овса в кузов и поехал на Порышь.

Ехал без дороги — лесными просеками, по кочкам, по пересохшим болотцам. Взмыленный мерин тяжело раздувал бока.

На Порыши Грызлову встретился кайгородский мужик, выжигавший тут древесный уголь.

— Эй, любезный! — не вылезая из тарантаса, окликнул его урядник. — Ты сам откуда?

— Кайский, ваше благородие.

— А фамилия как?

— Чесноков Гаврила...

— Так вот, Гаврила, ты ссыльного Дзержинского знаешь?

— Так точно, знаем! По соседству живем. Он у Лузяниных квартирует, а мы рядом.

— Ты здесь его случайно не видел?

— Как же, видел. Рыбачил он здесь. Два дня в моем шалаше жил.

— А сейчас он где?

— Да кто ж его знает... Собрал удочки, ружьишко — за плечи, только его и видели! Сейчас, должно, дома...

— Ушел-то он в какую сторону? — нетерпеливо спросил урядник Грызлов.

— Хотел будто к Адову озеру податься. Вон туда, — угольщик неопределенно махнул рукой.

— Давно это было?

— Вот не припомню, ваше благородие. Вчера ли до обеда, а может, третьего еще дня. Дни у меня одинаки, как уголья в бунту, одни с другими схожи, не разберешь...

— Экий ты беспамятный, — рассердился урядник. — Дорога-то туда, к озеру, есть?

— Есть-то есть, да трудная. Заморите вы, ваше благородие, своего мерина... Так вдоль реки и пыняйте. У нас мужики туда только по санному пути ездят.

Разговор с Чесноковым вселил в урядника надежду. Авось, дай господи, пронесет, отыщется ссыльный! Грызлов даже не клял его — только бы нашелся...

Урядник круто развернул мерина, который, пятясь, едва не выбился из оглоблей, повернул к берегу.

— Если ссыльный Дзержинский здесь объявится, скажи — пусть немедленно возвращается в Кай! И сразу ко мне, к уряднику, явится! Да гляди не запамятуй!

— Как можно, ваше благородие! Все скажу, как приказали. Кроме как мимо моего шалаша, пройти ему негде.

Грузная спина урядника будто перекатывалась в тарантасе из стороны в сторону. Колеса то и дело натыкались на пеньки и корневища, проваливались в рытвины. Чесноков проводил глазами урядницкий тарантас и усмехнулся.

Попусту проездив к Адову озеру, урядник Грызлов, усталый и злой, воротился в Кай ночью, едва не загнав мерина.

Утром пришел в избу к Лузяниным снимать показания. Якшин как бы невзначай сказал, что Дзержинский вроде собирался в Нолинск — побывать у врачей.

У Грызлова опять мелькнула надежда — может, и вправду ссыльный поехал в Нолинск и скоро вернется. Тем не менее, допросив свидетелей, он сел писать донесение своему прямому начальнику — приставу Шевелеву.

Донесение пошло по инстанции и через неделю поступило в канцелярию генерал-губернатора.

«Пристав стана Слободского уезда, — писал уездный исправник, — рапортом от сентября 1899 года донес мне, что 28 августа того же года уроженец Виленской губернии Феликс Эдмундович Дзержинский, состоя... под гласным надзором полиции в Кайгородском селе по обвинению в государственном преступлении, самовольно отлучился из места настоящего своего жительства вниз по течению реки Камы, будто бы в город Нолинск...»

Далее следовали приметы ссыльного поселенца Дзержинского, необходимые для всероссийского розыска политического преступника:

«Рост — два аршина семь и три четверти вершка. Телосложение худощавое, тело чистое. Волосы на голове темно-русые. Бороды и усов не имеет. Волосы зачесывает вверх, прическа всегда в беспорядке. Глаза большие, серые, с добрым выражением. Лоб высокий, выпуклый. Лицо белое, на левой щеке три маленьких родинки, из них две с волосками. Зубы все целы, рот небольшой, подбородок округлый. При разговоре кривит рот, причем левая часть поднимается кверху. Голос мягкий».

Тридцатого октября 1899 года, когда Феликс Дзержинский уже был в Варшаве, министерство внутренних дел разослало секретный циркуляр, в котором перечислялись беглые государственные преступники, подлежащие розыску.

В Варшаве циркуляр с царским гербом, скрепленный круглой государственной печатью, поступил на имя полковника Иванова. Его два года назад перевели сюда из Ковно в знак поощрения за ликвидацию местной социал-демократической организации.

«Уж не тот ли это Дзержинский, которого мы взяли еще в Ковно? — подумал полковник, взглянув на фамилию. — Так и есть...»

Жандармским управлениям вменялось в обязанность «в случае задержания такового — обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение вятского губернатора, уведомив о сем Департамент полиции в Санкт-Петербурге».

Иванов с трудом дочитал косноязычную словесную вязь циркуляра и распорядился вызвать к себе ротмистра Челобитова. Выдвинувшись по службе, полковник не забыл усердия этого следователя и вытребовал его в Варшаву.

— Глеб Николаевич, голубчик, разберитесь, что здесь написано, — пишут без точек, без запятых — сам аллах ногу сломит. Что ни фраза — полстраницы... Тут про нашего крестника, про Дзержинского, говорится. Помните? Сбежал-таки, шельмец, из ссылки! Объявлен розыск. Теперь не иначе в наших краях объявится... Вы уж возьмите его под свое наблюдение. Глядите, какая каналья, — сбежал!

Новая должность наложила на полковника Иванова свой отпечаток. Он приобрел соответствующую положению респектабельность, неторопливость движений. Усы торчали еще задорнее. Неизменным осталось только то, что он постоянно благоухал своими духами «Четыре короля».

Ротмистр Челобитов мало изменился за это время. Разве что острые глазки запали еще глубже. В Варшавском жандармском управлении он ведал секретной агентурой охранного отделения.

Мгновенно пробежав поступивший из Санкт-Петербурга циркуляр, Челобитов схватил главное в документе.

— По моему мнению, Владимир Дормидонтович, беглый Дзержинский непременно объявится в Королевстве Польском. Таких субъектов я знаю. Тоска по родине, воспоминания детства, чувство товарищества и прочие сентименты... Они обязательно приведут его в наши места. Тут-то мы и возьмем его на подсадку, как леща на ржаной мякиш. Есть у меня один планчик, разрешите доложить о нем позже...

— Ну-ну! Надеюсь, Глеб Николаевич, не подведете и на сей раз.

Насчет только что родившегося плана Челобитов, конечно, сказал так, ради красного словца, чтобы набить себе цену. Кое-какие меры в борьбе с эсерами, социал-демократами, анархистами он уже предпринял и наиболее действенной из них считал проникновение в эти организации своих людей — осведомителей. Секретные агенты, которых он вербовал, непрестанно подвергались опасности, их даже убивали революционеры, называя провокаторами. Но что из того! О собственной безопасности пусть уж агенты заботятся сами. Они знают, на что идут, за что получают деньги.

Осуществляя задуманные