Дарвиния - Роберт Чарльз Уилсон

Судя по всему, ссоры начались после приезда Колина Уотсона.

Каролина велела Лили не обращать внимания на шум. Тетя Алиса и дядя Джеред не ругаются, просто у них небольшие разногласия. На самом деле они очень любят друг друга. Похоже, это объяснение вполне устроило Лили – она кивнула и закрыла глаза. В последующие несколько дней поведение девочки было поспокойней, хотя дяди она по-прежнему сторонилась. Каролина выбросила этот вопрос из головы и не вспоминала о нем до той ночи, когда случайно уснула в процессе чтения про Дороти и проснулась уже сильно за полночь рядом с Лили, ощущая боль во всем затекшем от неудобной позы теле.

Каролину разбудил стук двери. Это вернулся домой Джеред, и с ним был лейтенант Уотсон. Джеред сказал жильцу несколько неразборчивых слов, и тот удалился к себе в подвал. Затем тяжелые шаги зазвучали в коридоре, и Каролина из какого-то безотчетного страха прикрыла дверь.

В одной ночной сорочке, сидя по-турецки в темной комнатушке, вызывавшей нешуточную клаустрофобию, она чувствовала себя довольно глупо. В темноте слышалось мерное дыхание Лили, легкое как перышко. Джеред протопал по коридору в спальню, оставляя за собой шлейф табачно-пивного духа.

Вот донесся негромкий голос Алисы, низкий, почти мужской; она поприветствовала Джереда, и тот что-то утробно пророкотал в ответ. Поначалу Каролина не могла разобрать слов, и даже когда супруги перешли на повышенные тона, до нее долетали лишь обрывки фраз. Но то, что она услышала, заставило кровь застыть в жилах.

– …Не понимаю, как ты вообще мог в такое ввязаться… – Это Алиса.

– …Всего лишь мой долг, черт побери… – Джеред.

Тут проснулась Лили, и пришлось ее успокаивать. Каролина гладила малышку по золотистым волосам.

– …Ты же знаешь, что его могут убить…

– …Ничего подобного!

– …Муж Каролины! Отец Лили!

– …Я не Господь Бог!.. Я не… Никогда не стал бы…

А потом за стенкой наступила тишина. Каролина представила, как Джеред с Алисой делят большую кровать, разгораживая территории и выставляя границы из плеч и бедер, как делала иногда она сама после ссоры с Гилфордом.

Дядя с теткой что-то знают. Что-то о Гилфорде, что-то такое, о чем не хотят сообщить ей.

Что-то плохое и страшное.

Каролина слишком устала и была слишком потрясена, чтобы соображать. Она машинально поцеловала Лили и перебралась в свою комнату, к открытому окошку, лениво колышущимся занавескам и странному запаху английской ночи. Сомневалась, что сможет уснуть, однако неожиданно уснула; не хотела видеть никаких снов, однако ей приснилось что-то бессвязное с участием Джереда, Алисы и молодого лейтенанта с грустными глазами.

Лето в 1920 году выдалось прохладное – во всяком случае, в Вашингтоне. В этом винили русские вулканы, огненный пояс тектонических возмущений, по которому проходила восточная граница Чуда и который спорадически извергался с 1912 года, по крайней мере, если верить беженцам, покинувшим Владивосток перед заварушкой с Японией. Впрочем, думал Элиас Вейл, какая разница, кто виноват – хоть вулканы, хоть пятна на солнце, хоть Бог, хоть боги. Он был просто рад укрыться от унылого дождя – пусть даже в еще более унылом, чем окружающая местность, Главном зале Национального музея, где наконец-то начались ремонтные работы, откладывавшиеся еще с 1915-го на протяжении четырех лет. Юджин Рэндалл наконец-то выбил финансирование из государственного казначейства.

Рэндалл был из тех администраторов, которые к своим обязанностям относятся со всей серьезностью, – худшего типа зануды и не выдумаешь. Вдобавок он был человеком одиноким, что лишь усугубляло этот недостаток. Он зазывал Вейла в музей с той же настойчивостью, с какой молодые мамаши требуют от окружающих полюбоваться их младенцем: отсутствие восхищения расценивается как тяжелейшее оскорбление.

«Я тебе не друг, – подумал Вейл. – Не унижайся ты так».

– С этим ремонтом столько тянули, – бубнил Рэндалл, – но теперь начались хоть какие-то подвижки. Проблема не в том, чего у нас нет, а в том, что есть, – в объемах наших фондов. Все равно что пытаться упаковать гору вещей в чемодан, который слишком мал. Китовые скелеты переместятся в Южный зал, на второй этаж западного крыла, а значит, для морских беспозвоночных придется искать место в Северном зале, а это, в свою очередь, требует расширения картинной галереи и реконструкции Главного зала…

Вейл безучастно смотрел на строительные леса, на брезент, покрывавший мраморные полы. Было воскресенье, рабочие отсутствовали. Музей казался мрачным, как похоронный зал; мертвецом, выставленным для прощания, был человек со всеми его творениями. За окнами – стена дождя.

– Не то чтобы мы богаты. – Рэндалл повел гостя вверх по лестнице. – Были времена, когда денег хватало практически на все, – еще в прошлой жизни; нам очень много завещали. Теперь же наш постоянный фонд – сущие слезы. Это редкие наследства по старой памяти, бесполезные железнодорожные акции; капают какие-то жалкие проценты. Бюджетные ассигнования – это все, на что мы можем сегодня рассчитывать, а после Чуда конгресс стал очень прижимист, хоть и финансирует ремонт, оплачивает стальные стеллажи для библиотеки…

– Экспедицию Финча, – добавил Вейл, повинуясь непонятному побуждению, которое вполне могло исходить от бога.

– Да, и я молюсь, чтобы с ней ничего не случилось, в нынешней-то ситуации. У нас сейчас шесть действующих конгрессменов в Попечительском совете, но я сомневаюсь, чтобы в глазах государства наши дела имели такую же важность, как английский или японский вопрос. Хотя, может, я и наговариваю на мистера Кэбота Лоджа.

Многие недели бог практически не напоминал о себе, и это было хорошо. Приятно сосредоточиться на простых, приземленных заботах, на своих мелких слабостях, как Вейл называл пьянство и разгульные похождения. Теперь же что-то вновь зацепило божественное внимание. Вейл чувствовал присутствие бога у себя в животе. Но почему именно здесь, в этом здании?

Почему Юджин Рэндалл?

С таким же успехом можно задаться вопросом «Почему бог?» или «Почему я?». Самые настоящие загадки.

По лабиринту коридоров Рэндалл и Вейл переместились в обитый дубовыми панелями кабинет, откуда хозяину надо было что-то забрать. Хоть какая-то передышка между дневным салоном миссис Сандерс-Мосс и вечерним – последний строго приватный, как прием у абортистки.

– Я в курсе, что у нас имеются трения с англичанами по вопросу снабжения партизан оружием, и горячо надеюсь, что с Финчем, каким бы неприятным типом он ни был, не случится ничего плохого. Вы знаете, Элиас, существуют религиозные группировки, которые хотят, чтобы Америка держалась подальше от Новой Европы, и они не гнушаются писать в Комитет по ассигнованиям… Ага, вот она. – Старик взял со стола коричневую картонную папку. – Это все, что мне нужно. Ну а теперь вперед, в вечность… Нет, я не могу шутить на такую тему. – И застенчиво добавил: – Вы только не обижайтесь, Элиас, но все-таки я чувствую себя дураком.