Серебряные слитки - Линдсей Дэвис

Когда я впервые увидел Лондиний, он представлял собой поле пепла с едким запахом. Черепа убитых поселенцев катились красноватым потоком, ударяясь друг о друга, словно галька. Ныне город был новой административной столицей. Мы заехали с юга и нашли новый мост, недавно построенные верфи, склады, мастерские, таверны и бани. Не встречалось ничего старше десяти лет. Я уловил и знакомые, и экзотические запахи, и за десять минут услышал шесть языков. Мы проследовали мимо пустого, чернеющего участка, отведенного для строительства дворца губернатора. Позднее мы миновали еще один большой участок, где будет Форум. Правительственные здания стояли везде, в одном из них проживал прокуратор с семьей. Это был заполненный людьми комплекс с двором, верандами и шестьюдесятью кабинетами.

В жилых покоях прокуратора бросался в глаза удручающий британский стиль: закрытые дворики, тесные комнатки, темный зал, тускло освещенные коридоры, недостаток воздуха. Здесь жили люди с бледными лицами и бледными ногами. Чтобы сделать жизнь терпимой, их окружала арретинская посуда и финикийское стекло. На стене висели картины, выполненные бычьей кровью и охрой: художник, который рисовал аистов и виноградную лозу, вероятно, видел это лет двадцать назад. Я приехал в середине октября, но дом уже отапливали. Сразу перешагнув через порог, я почувствовал, что пол теплый, — отопление проходило и под полом.

Флавий Иларий вышел из кабинета, чтобы лично меня поприветствовать.

— Дидий Фалько? Добро пожаловать в Британию! Как прошло твое путешествие? Ты быстро добрался! Проходи. Давай поговорим, пока твои вещи заносят наверх.

Это был обаятельный, располагающий к себе, полный жизненный энергии мужчина. Я восторгался им, поскольку он продержался на государственной службе почти тридцать лет. У него были короткие аккуратно подстриженные каштановые волосы и тонкие руки, сильные, с чистыми подстриженными ногтями. Я заметил широкое золотое кольцо, свидетельствующее о его статусе. Как республиканец, я ненавидел сословия и разряды, но с самого начала решил, что Иларий мне очень нравится. Его ошибка состояла в том, что он хорошо и тщательно выполнял свою работу и видел в жизни лишь светлую сторону. Люди его любили, но для консервативных судей это не было свидетельством «здравого ума».

Комната, которую чиновники, занимавшиеся проектировкой комплекса, отвели под личный кабинет, на самом деле использовалась Иларием в качестве дополнительного места для приема посетителей. Там стояла кушетка для чтения, уже потерявшая изначальную форму от частого использования, а также стол и скамьи для гостей. Светильники в огромном количестве горели, так как было поздно. Секретари ушли и оставили Илария одного наедине с цифрами и мыслями.

Он налил мне вина. «Приятный жест, — подумал я, — это поможет мне расслабиться». Затем я вздрогнул, поняв, что, может, все как раз и задумано, чтобы усыпить мою бдительность!

Допрос проходил с изматывающим пристрастием. В сравнении с Иларием мой клиент Камилл Вер был просто мягкой сливой. Я уже вычеркнул прокуратора из списка подозреваемых, но он решил обсудить императора, чтобы продемонстрировать свои симпатии.

— Нет лучшего человека для империи, но это новое веяние для Рима. Отец Веспасиана был финансистом среднего звена, тем не менее, теперь Веспасиан стал императором. Мой отец тоже был финансистом, и я стал финансистом.

Мое отношение к нему стало более теплым.

— Не совсем, господин. Вы — второе гражданское лицо в престижной новой провинции, а император считает вас другом. Никто, за исключением губернатора, не имеет в Британии большего веса, чем вы. Самое высокое достижение вашего отца — третьесортный сборщик налогов в одном из небольших городков Далмации.

Я знал это, потому что специально занимался прошлым Илария перед поездкой, и он, разумеется, это понял. Он улыбнулся, я тоже.

— А твой отец был аукционистом, — бросил он мне в ответ. Мой отец исчез так давно, что не многие это знали.

— Возможно, и до сих пор им является! — признал я с мрачным видом.

Флавий Иларий никак это не прокомментировал, хотя и выяснил обо мне все, что мог, перед моим приездом. Вежливый человек.

— А ты, Фалько, отслужил два года в армии, потом добавил еще пять в качестве лазутчиком, как это называют в легионах. Однако местные жители вешают таких армейских агентов как шпионов…

— Если они смогут их поймать!

— А тебя они никогда не поймали… Итак, ты был демобилизован по состоянию здоровья, быстро восстановил силы, возможно, даже слишком быстро, но это говорит о хорошем физическом здоровье, затем занялся нынешней работой. Мои источники сообщают о твоей не самой лучшей репутации, об этакой сонливости, хотя прошлые клиенты о тебе неплохо отзываются. Некоторые женщины выглядят странно, когда это говорят! — немного поджав губы, заметил он.

Я пропустил это мимо ушей.

Затем он сказал то, чего мы оба избегали с начала беседы.

— Мы с тобой служили в одном легионе, Дидий Фалько, — улыбнулся британский финансовый прокуратор.

Я это знал, а он, наверное, это понял.

Разница в двадцать лет. Один и тот же легион, одна и та же провинция. Он служил там, когда славный Второй легион Августа считался элитной частью британской захватнической армии. Его командующим был Веспасиан, именно так они и познакомились. Я служил во Втором легионе в Иске, в то время когда Павл, британский губернатор, решил вторгнуться на Мону, остров друидов, чтобы раз и навсегда очистить эту крысиную нору от нарушителей спокойствия. Павл оставил нас в Иске оборонять его тылы, но наш командующий сопровождал его вместе с советниками. В результате мы оказались с некомпетентным командиром лагеря по имени Фений Постум, который назвал восстание царицы Боудикки «просто местной размолвкой». Когда поступили приказы возмущенного и обеспокоенного губернатора, сообщающего этому придурку о том, что икены прошлись кровавым серпом по всему югу, Постум отказался выходить. Он не поспешил присоединиться к осаждаемой полевой армии либо из страха, либо по причине дальнейшей неправильной оценки ситуации. Я служил в нашем легионе, когда его славное имя стало плохо пахнуть.

— Не твоя вина! — прочитав мои мысли, мягко заметил мой новый коллега.

Я ничего не ответил. После того как восставшие были разгромлены, и правда стала известна, наш бездарный командующий лагеря упал грудью на меч. Но вначале он заставил нас бросить двадцать тысяч товарищей в открытой местности без каких-либо поставок и места для отступления. Им предстояло сражаться против двухсот тысяч орущих кельтов. Восемьдесят тысяч гражданских лиц были убиты, пока мы начищали пуговицы и пряжки в казармах. Мы могли бы потерять все четыре британских легиона. Мы могли бы потерять губернатора. Мы могли бы потерять провинцию.

Если бы какая-то римская провинция пала в результате восстания местных жителей под предводительством женщины, то всей империи мог бы прийти конец. Мы видели Камулодун, в котором горожане собрались вместе в храме Клавдия и погибли в объятиях друг друга в течение четырех дней ада. Мы задыхались от черной пыли Веруламия и Лондиния. Мы срезали с крестов распятых поселенцев в их уединенных загородных домах, мы засыпали землей обожженные скелеты их задушенных рабов. Мы в ужасе смотрели на изуродованных и оскверненных женщин, которые, словно красные тряпки, свисали с деревьев в языческих рощах. Мне было тогда двадцать лет.