Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

Цесаревич Константин, считавший Витта беспринципным «негодяем», «достойным виселицы», Пестеля характеризовал сходно: «У него не было ни сердца, ни увлечения; это человек холодный, педант, резонер, умный, но парадоксальный и без установившихся принципов»[158].

О политических взглядах генерала мы ничего не знаем. Однако почему бы не предположить, что поляку Витту не была безразлична судьба его родины? Другом генерала был великий польский поэт, участник освободительного движения Адам Мицкевич. В доносе на декабристов Витт противопоставлял «неблагонадежным» заговорщикам вполне «безупречного» Мицкевича. В конце 1824 года он хотел вступить в Польское патриотическое общество. В польский заговор Витта не взяли – очевидно, боясь его авантюрной натуры. Однако в 1825 году, подавая свой донос, генерал не включил в него известные ему факты деятельности Польского патриотического общества[159].

Кроме того, у Витта были веские личные причины вступить в заговор: как раз в это время у него возник острый конфликт со знаменитым александровским временщиком Аракчеевым, начальником всех российских военных поселений. Согласно мемуарам того же Волконского Витту необходимо было «выпутаться из затруднительной ответственности по растрате значительных сумм по южному военному поселению, состоявшему в его заведовании»[160].

Конечно, факт растрат характеризует Витта однозначно негативно – но такого же рода деятельность не мешала Пестелю испытывать «восхищение и восторг», размышляя о будущем счастье республиканской России[161]. Вообще однозначно «хороших» или «плохих» людей практически не было ни в лагере декабристов, ни в лагере их идейных противников.

Адам Мицкевич, впоследствии специально собиравший сведения о деятельности Витта, утверждал: вступив в контакт с заговорщиками, генерал первоначально не собирался становиться доносчиком, «не спешил предупредить правительство», а сделал это только тогда, когда узнал о существовании доноса, поданного «на Высочайшее имя» его подчиненным, унтер-офицером поселенных войск Иваном Шервудом, сумевшим вкрасться в доверие к декабристу Федору Вадковскому и выведать у него много сведений о тайном обществе в целом и о Пестеле в частности.

Как показывают исследования, история с Шервудом в данном случае ни при чем – донос Шервуда от Витта тщательно скрывали, вести следствие Александр I поручил врагу Витта Аракчееву[162]. Представляется, что причина поступка Витта в другом – в неадекватной реакции заговорщиков на его предложение.

Главным противником принятия генерала в тайное общество оказался Алексей Юшневский. Генерал-интендант не считал возможным довериться растратчику и «шарлатану». Он резко возражал против принятия Витта в заговор, говорил, что цель генерала – «подделаться правительству», «продав» заговорщиков «связанными по рукам и ногам, как куропаток». Согласно показаниям Юшневского на следствии он «не верил» предложению генерала и «признавал необходимым» «прекратить существование самого общества».

Однако то, что, по мнению генерал-интенданта, характеризовало человека негативно, вызывало у Пестеля не столь однозначную реакцию. Для Пестеля растраты вовсе не являлись поводом для того, чтобы не принимать генерала в заговор. Кроме того, Пестель знал Витта лично и, видимо, ценил; в 1819 году, поссорившись с Киселевым, он хотел перейти на службу в штаб Витта, а в 1821 году даже чуть было не женился на его дочери. Пестель был склонен принять предложение Витта: поддержка революции на юге военными поселениями значительно увеличила бы шансы заговорщиков на успех, особенно в ситуации их открытой вражды с генералом Киселевым.

Конечно, Пестель тоже понимал, что Витт в принципе может оказаться предателем. Но человек, опасающийся ответственности за финансовые преступления, будет, скорее всего, хранить верность заговорщикам, поскольку успех их «предприятия» поможет ему избежать ответственности. Судя по взаимоотношениям Пестеля с его дивизионным и бригадным начальниками, именно так лидер заговора и думал, и действовал.

Решительных возражений Юшневского Пестель не принял. «Ну, а ежели мы ошибаемся? Как много мы потеряем», – так, судя по мемуарам майора Вятского полка Николая Лорера, друга и секретаря Пестеля, руководитель Южного общества на доводы генерал-интенданта[163]. Пестелю хотелось принять Витта в общество – и, конечно, помешал ему в этом только решительный отказ Юшневского.

В истории с Виттом Пестель и Юшневский все же достигли некоего консенсуса. Согласно мемуарам Волконского южные руководители договорились «стараться отклонять» предложение Витта, «не оказывая недоверия, но выказывать, что к положительному открытому уже действию не настало еще время, а когда решено будет, то, ценя в полной мере предложение Витта, оное принимается с неограниченною признательностью»[164]. Видимо, получив подобный ответ, Витт и написал донос на тайное общество.

На следствии Юшневский покажет, что «после предложения графа Витта» он разочаровался в тайном обществе и «ожидал только конца 1825 года, дабы просить увольнения для определения к другим делам и, под сим предлогом удалившись, прекратить сношение с обществом и всякое помышление о его цели».

Это его показание было правдивым: оно подтверждается теми из участников заговора, которые были близки к генерал-интенданту в конце 1825 года. Так, служивший в штабе и состоявший в заговоре штаб-лекарь Вольф передал следствию слова, которые лично слышал от Юшневского: «Да я того и смотрю, как бы оставить общество. Бог с ним совсем». При этом генерал-интендант категорически запрещает общаться с Пестелем и своему брату Семену[165].

1825 год был годом кризиса не только для генерал-интенданта, но и для Пестеля. Согласно мемуарному свидетельству князя Сергея Волконского еще в конце 1824 года Пестель объявил ему, что решил сложить с себя «обязанности председателя Южной думы» и уехать за границу. Пестель был уверен, что только так сможет развеять «предубеждения» против себя, доказать, что он не честолюбец, «который намерен половить рыбку в мутной воде».