Наследник - Александр Прозоров

— Прости, брат. — Вышемир подошел ближе, положил руку Святогору на плечо: — Мысли дурные попутали… Я велю выпороть эту безумную знахарку!

— Ее-то за что? — вступился волхв. — Она все верно сказала, гнева не убоялась. Что гадание показало, о том и упредила. Вам же надлежит помнить, что ворогов у Мурома много, да и завистники в Русе великому князю немало дурного нашептывают. Ссорить вас будут стараться люди опытные, делая сие умеючи… Вам же надлежит о родстве помнить и друг друга держаться!

Святогор же в ответ просто обнял брата, кивнул и отправился прочь. За дверьми его ждали бояре Гродислав и Валуй, несколько простых дружинников: Журба, Веслав, братья Бесстуж и Благомир.

— Что случилось, княже? — мельком глянув в горницу, спросил Журба. — Никак, беда какая?

— Порча бродит у нас по городу в обличье человеческом, — ответил Святогор. — Собирайте отроков, други, да по улицам муромским пройдитесь. Где-то там, в граде нашем, человек ныне умереть должен. Внезапно, в муках, с язвами и ожогами. Узнать надобно, кто сие такой, откуда приехал, чем занимался, с кем дружбу водил?

— Сделаем, княже, — поклонились воины и поспешили исполнять поручение.

В горнице же болезненно поморщился Вышемир:

— Ты это видел, волхв?

— Что? — не понял Радогост.

— Дружинники. Они обеспокоились о Святогоре и примчались сюда защищать его от моего гнева! — Он скрипнул зубами и ударил кулаком по одному из опорных столбов: — Проклятье, это моя дружина или братняя? Кто из нас князь муромский? Кому они служат?

— Они служат тебе, княже. Но твоего брата любят. Он, хоть и юн, ни одной сечи не проиграл и крови большой при сем не допускал. Как же дружине его и не любить?

— Неправда, Радогост, — покачал головой Вышемир. — Они служат брату. И князем я остаюсь лишь до тех пор, пока ему не захочется другого.

— Княже… — укоризненно покачал головой волхв. — Ведь только что я сказывал, негоже вам с братом рознь затевать…

— А я что, с кем-то ссорюсь? — гневно перебил его Вышемир, еще раз ударил кулаком по столбу и быстрым шагом отправился в свои покои.

* * *

Зимаве было легко и приятно качаться на теплых волнах жаркого лета, несущего ее через долины, луга и озера под ярким, но бессолнечным небом. Но внезапно полет завершился — она оказалась на берегу ручья, спиной к знакомому ракитовому кусту, который не видела, но ощущала, а лицом — близко-близко к воде, в которой отражались березы, растущие кронами от темного неба вниз, к светлой земле. Там, в отражении, стояла ее мама в светлой, свежестираной рубахе, в которой ложилась спать в свою последнюю ночь. Она протянула руку, касаясь пальцами воды со своей стороны и сказала:

— Тебе пора, доченька. Тебя ждут.

Девушка вздрогнула и проснулась.

Снаружи было еще темно, однако в предрассветных сумерках через щели в стенах давно не чиненного овина уже можно было различить пустые столы с рассыпанной на них посудой, опрокинутые бочонки и двух мужиков, спящих между ними. Лесослав тоже еще посапывал, с головой завернувшись в кошму.

Стараясь его не потревожить, Зимава поднялась, быстро оделась и, выскочив наружу, побежала к лесу.

До жердяной избушки девушка добралась уже в свете поднявшегося солнца, иссушившего росу и разогнавшего слабый промозглый туман. Ведьма к этому часу не только поднялась, но и уже успела собрать какие-то коренья, помыть их и теперь увязывала в пучки для просушки.

— Поздно встаешь, милая моя, — укоризненно покачала головой старуха. — Грех сие большой для хорошей знахарки. Травы многие токмо утром брать надобно, пока они чистые и свежие, рассвета ожидают. К вечеру же соков дурных скапливается столько, что рази на отраву они и годятся. А кого нам травить в наших дебрях? Такого, сколь себя помню, никто ни разу не спросил.

— Здравствуй, бабушка Ягода, — поклонилась ученица.

— Хотя да, чего это я? — с доброй усмешкой крякнула ведьма, собрала готовые связки и побрела к избе. — Тебе знахарство более ни к чему. Ты теперича мужняя жена, и заботы у тебя ныне совсем иные будут. Помогло хоть тебе зелье мое с заклятием — и то славно. Не зря, стало быть, копила.

— Помогло, да не совсем! — мотнула головой Зимава. — Я просила самого лучшего, а он даже не князь и не боярин. Ну, разве только в дружину намерен наняться — может, хоть не селянкой простой теперь буду?

— Хотела князя — надо было просить князя. Хотела боярина — надо было желать боярина, — невозмутимо ответила ведьма, протискиваясь в низкую дверь. — Ох, косточки мои, косточки. Токмо после парилки горячей от них и отдыхаю… Ты же, милая, просила лучшего. Вестимо, такого и получила. Вот токмо чем он князей лучше будет, еще не понимаешь.

— Он меня даже не хочет, бабушка!

— Вот как? — остановилась старуха на пути к дальней стене. — Отчего? Плотью слаб али на другую загляделся?

— Сказывал, не хочет пустой близости. Единение душ ему надобно. И чтобы умом тронуться. А иначе он несогласный.

— Эва оно как! — закашлявшись, рассмеялась старуха. — Каков муженек-то твой оказался…

— Ты можешь его приворожить? Чтобы дурь его пропала и жизнь наша как у всех стала?

— Приворожить дело несложное. Вот тут у меня туесок березовый воском запечатан. Слеза березовая на растущей луне… Ну, я тебе о сем обряде сказывала, как ее и когда собирать и чем нашептывать. Зелье крепкое, на трех весенних лучах заговоренное, лавандой завороженное, можжевельником опутанное. В кисель избраннику добавишь — разом по тебе с ума и сойдет…

Собрав нужные емкости, ведьма выбралась к столу, села на лавку, разложила перед собой коробки. Открыла одну, вынула ладанку, протянула девушке:

— Вот, на шею себе повесь. Уговор ты помнишь: как счастливой себя ощутишь, в волосы свои цветок папоротников вставить должна. Однако ныне ты, вижу, не счастьем светишься, а тревогой маешься. Посему… Посему… — Баба Ягода открыла один берестяной короб, порылась в ленточках и нитках, закрыла, взяла другую коробку, полную сухих цветочных лепестков, изумленно воззрилась на это сокровище, закрыла, почесала в затылке: — Где же они? Я же их сразу пять штук делала! За лето обычно аккурат четыре или пять приворотов просят…

Ведьма недовольно забурчала и полезла наверх, к жердяному потолку, поверх которого было навалено старое, давно потерявшее аромат сено, пошарила, вернулась вниз, закрутила головой:

— Да где же они? О-хо-хох, с памятью, видать, нелады. Хотя с тобой, вон, не ошиблась. Хотя чародейство, ох, какое сложное было. И кстати, милая… О твоей просьбе. Ты ведь сама не князя просила, а лучшего мужа на всей земле. Так ведь он тебе, похоже, и достался.

— Это как, баб Ягода?

— Да ты ведь сама посуди… Ты о чем мечтала в юности своей? О любви ты, чадо неразумное мечтало, о любви. О страсти такой, ради коей и запреты забываешь, и наказы родительские, и душа чтобы горела, и сердце из груди выпрыгивало, и мысли путались, лишь к одному сводясь… К взглядам единственного своего, к прикосновениям, к голосу его и шагам знакомым. Да… Вот и подарило тебе заклятие мое не дурака похотливого, не старика богатого, не мерина выхолощенного, а такого мужа, коему не титьки твои и попу мять хочется, не такого, что брюхатить будет наскоро перед сном ночным, да и забывать опосля, какова по имени, — а такого, коему любовь твоя нужна, а не ноги раздвинутые. Чтобы дыханье запиралось, чтобы губы горели и глаза звали. Вот уж никак не думала, будто есть на свете мужики, которые бабу не огуляют при полной такой возможности. Кои любви хотят, а не сладостей доступных. Откуда он только взялся для тебя такой? Мыслю, и вправду второго похожего на всей земле не сыщешь… О, вспомнила! — Ведьма наклонилась под стол и достала лукошко, полное маленьких, туго скрученных, берестяных туесков размером в большой палец, с толстыми желтыми полосками пчелиного воска на местах склейки и кончиках. — Вот, сама же вниз поставила, дабы от тепла воск не потек. Жарко в доме днем, припекает солнышко. Великий Хорс ныне в силе. Ладанку-то надень, почто замерла?