Травля лисы - Александр Новиков

* * *

Цокая набойками по каменным ступеням, Марина поднялась на второй этаж и остановилась у двери квартиры Николая Борисова. Тихонько ругаясь себе под нос, открыла дверь… Что она хотела найти в квартире? Она хотела найти тело в петле. Или тело на кровати, а рядом — на полу — кучу упаковок от снотворного.

Марина вошла в квартиру. Ей было страшно. Она даже забыла закрыть входную дверь, и ветерок, влетая через незакрытую форточку, сквозил над пыльным полом… Марине было жутко. Подбадривая себя, она кашлянула и сказала вслух:

— Поглядим, где висит эта лисья шкура… Шкура старая, молью траченная. Ну, кто теперь на тебя позарится, шкура? Только добрый дяденька некрофил… Да и тот навряд ли. Висельники, говорят, обсераются. Кто ж тебя, обосравшуюся, трахать станет? А, подружка-поблядушка? Лисичка-сестричка, дрянь паскудная… ты где?

Марине было очень страшно в сумеречной этой квартире с задернутыми шторами. Очень. Она открывала дверь за дверью. За любой из них ожидая увидеть опрокинутый стул и босые ноги с перламутровым педикюром в полуметре над полом… Ожидая и боясь одновременно. Иногда ей чудились звуки шагов, человеческого дыхания. То впереди, то за спиной. Иногда ей казалось, что вот сейчас мертвая Лиса положит ей сзади руку на плечо и спросит… а что она спросит? Что обычно мертвецы спрашивают у живых? Не знаю… О Господи, я не знаю!

Я ничего не знаю. Помоги мне, Господи! Помоги мне… помоги…

На большом круглом столе в гостиной она увидела лист бумаги — белый четырехугольник в центре черного полированного круга. На сквозняке бумага слегка шевелилась. Улететь ей не давала массивная бронзовая пепельница, прижимающая угол листа. Марина хотела подойти, но не стала этого делать… И так все ясно: предсмертная записка. Предсмертная записка. Два слова, похожие на короткий — из паровоза и одного вагона — эшелон… Эшелон с мертвым машинистом, помощником и мертвыми же пассажирами. Прощайте, сипит гудок…

Марина остановилась перед последней, самой дальней дверью трехкомнатной квартиры Борисова. Здесь была спальня — лисья нора, — и резонно предположить, что Лиса повесилась именно здесь… Марине даже показалось, что она уловила слабый запах испражнений — малоприятный спутник повешения. Она даже разглядела сквозь матовое стекло двери бледную тень повесившейся Лисы.

Марина взялась за изогнутую ручку двери… слегка нажала. Но сил уже почти не было. Она ощущала слабое сопротивление пружины дверного замка. Ей даже казалось, что кто-то держит ручку с ТОЙ стороны двери. Что дверь — это дверь в страну мертвых. Марине показалось, что ручка холодна, что она почти ледяная. Что тот, кто взялся за ручку с ТОЙ стороны, начал медленно открывать ее, помогая Марине войти ТУДА. Марина выкрикнула, обернулась… Она была на самом краю реальности. Еще шаг… всего один шаг… и она сорвется с этого осыпающегося края и упадет в темную воду. Там обитают монстры, рожденные человеческим мозгом… О, как они совершенны!

Марина была на самом краю, хотя никто не знает, есть ли этот край, и если есть, то где он проходит… Она была на краю пропасти… Внезапно она снова услышала шаги за спиной. Тихие, но отчетливые.

Она обернулась и увидела в дверном проеме темный человеческий силуэт. И тогда она закричала…

* * *

…Она закричала, но ее крик никем, кроме Купцова, не был услышан. Дом. построенный в середине девятнадцатого века и прошедший «евроремонт» в конце двадцатого, отменно гасил звуки… Кем показался Марине Чибиревой приближающийся из сумрака Купцов? Призраком бестелесным? Или нанятым Лисой мстителем?

Этого мы не знаем. Марина закричала, ринулась обратно — к двери в спальню… Она уже схватилась за ручку, но что-то, видимо, разглядела там, в глубине, за матовым стеклом… что-то она разглядела. Возможно, свое отражение.

— Нет! — пронзительно выкрикнула Марина и рухнула на пол.

Купцов подошел, сел на подлокотник кресла, покачал головой, потом достал из кармана телефон, набрал номер. Отозвался Петрухин.

— Поднимайся сюда, — сказал Купцов. — Надо посоветоваться.

…Петрухин в ситуацию въехал сразу.

— Так мы же, — сказал он, — могем ее вообще до полусмерти закошмарить. Даже повешенную Лису можем ей показать…

— Может, лучше изнасилованного енота? — спросил Купцов.

Но Петрухин увлекся и увлеченно развивал свою мысль:

— Не, ну ты сам врубись, Лень: висит Лиса в петле, а мы внизу, прямо под «покойницей», колем Маришку. А? Как тебе?

— Никак, — отрезал Купцов. — Глупости это.

— Ага! Глупости!… А не хочет, к примеру, Мариша колоться, начинает мозги пудрить — Лиса ей сверху замогильным голосом: «Врешь, падла!» А, Лень? Как тебе?

— А может, тебя вместо Лисы подвесим? — спросил Купцов. — И это ты будешь замогильным голосом орать?

Петрухин жизнерадостно заржал, но потом сказал строго:

— Меня нельзя вешать, инспектор Купцов.

— Это почему же тебя нельзя вешать, инспектор Петрухин?

— А я — золотой фонд русского приватного сыска, Леонид Николаич. Меня можно только заспиртовать — и в музей.

— Ну, спиртовать-то тебя особо и не надо. А в музей можно… В Кунсткамеру.

…Чибирева застонала, зашевелилась. Партнеры перестали пикироваться. Возможно, читателю покажется циничным такое поведение сыщиков. Что, мол, за шуточки над упавшей в обморок женщиной? Может быть, нужно срочно вызвать врача? Может быть, она в опасности… а два урода зубоскалят над распростертым телом. Да еще и плоско зубоскалят.

Что можно ответить на это?… Пожалуй, что и нечего. Разве что напомнить, зачем пришла в эту квартиру Марина Чибирева. А пришла она полюбоваться трупом доведенной до самоубийства женщины…

Дрогнули веки Марины Чибиревой. Купцов легонько похлопал ее по щеке:

— Вставайте, Марина Львовна, вставайте… Ну, как самочувствие?

— Что… Кто вы?

— Я-то? — жестко ухмыляясь, спросил Петрухин. — А ты догадайся сама, ангел мой сердешный, кто я и зачем я здесь.

Чибирева села, огляделась по сторонам. Дверь в спальню была открыта, там горел свет… свисала с люстры обрезанная веревка… Марина закрыла глаза. На секунду ей показалось, что все это — бред, сон… Вот сейчас она откроет глаза и окажется у себя дома. И все еще живы, живы. И нет никаких свисающих с люстр веревок. И нет никакого мужика с вроде бы знакомым, но неузнаваемым, ускользающим лицом. Марина закрыла глаза и оказалась в спасительной темноте. Но и сюда, в темноту, ворвался голос Петрухина.

— Глаза закрывать не надо. Надо смотреть на меня.

— Где… Татьяна? — спросила Марина. Пауза между словами «где» и словом «Татьяна» была длиной в одну человеческую трагедию.

Петрухин покосился на веревку, которую сам же и повесил, потом хмыкнул и сказал:

— Где? Известно где, Мариша, после таких-то дел оказываются. Или ты не знаешь? — Он выдержал паузу, потом выкрикнул: В морге!