Моя мама – Снегурочка - Елена Булганова

Но при всем том — и Павел не мог этого не признавать — был Борис фантастически удачлив во всех своих начинаниях. Сколько таких же, как он, сметливых и жадных до денег пацанов на подобных аферах теряли и деньги, и здоровье, и даже саму жизнь. У Бориса же все шло без сучка без задоринки. Вот только заняться более крупным бизнесом все никак не удавалось.

Павел в свои двадцать пять не был женат. Планомерно и без спешки искал он себе спутницу на всю дальнейшую жизнь. Внешне Павел походил на отца, был не красавец и не урод. То есть таков, каким и должен быть нормальный мужик.

Борису, как считал Павел, повезло гораздо меньше. Внешне он был похож на мать, но гораздо более красивым, чем это дозволено мужчине. Оттого в его личной жизни хаос царил едва ли не с детского сада. Регулярно разновозрастные представительницы женского пола домогались его внимания. Чего только не случалось: и травились из-за него, и угрожающие письма писали, и под дверью в подъезде дежурили.

Мать, Ирина Даниловна, привыкла считать, что младший, наверное, так никогда и не остепенится, зато старший наверняка рано или поздно осчастливит ее внуками. На это она смотрела спокойно. Куда больше волновали ее попытки Бориса заниматься бизнесом. Мать постоянно боялась, что с сыном случится какая-нибудь беда.

Собственно, чтобы порадовать мать, Борис и взял билеты на тот концерт молодых исполнителей. Сам он к классической музыке был равнодушен. Ирина Даниловна, хоть и не умела играть, была самой настоящей меломанкой. Когда сыновья были маленькие, она без конца ставила им пластинки с шедеврами мировой классики. Но все, чего сумела добиться, — так это то, что подросшие сыновья не считали классическую музыку худшим из шумов, спокойно дремали под Рахманинова и Шостаковича. Попытка пристроить их в музыкальную школу в обоих случаях закончилась колоссальным скандалом.

В тот вечер Ирина Даниловна, гордая и счастливая, сидела в партере филармонии и слушала исполнителей из Краснодара. Борис рядом с ней привычно дремал с открытыми глазами после целого дня трудов и беготни. Время от времени Ирина Даниловна тихонько брала сына за руку и шептала ему:

— Боренька, ты только послушай, какая прелесть!

Тогда Борис изо всех сил таращился на сцену. И ждал, когда мать, снова нырнув с головой в искусство, оставит его в покое.

— Борис, ты послушай, как играет эта девочка! — в экстазе прошептала Ирина Даниловна. — Кажется, что у нее хрустальные пальчики.

К этому времени Борис уже выспался и впервые по-настоящему глянул на сцену. У рояля сидела худенькая, как тростинка, девушка. Голову она держала чуть склоненной набок, и Борис хорошо разглядел ее худенькое, какое-то аскетичное личико с высоким лбом и закушенной нижней губой. Собственно, в самой девушке не было ничего необычного. Но потрясали те мощные, полные огня и воздуха звуки, которые она извлекала из инструмента худыми, почти детскими ручками. Эти руки не порхали, как принято писать о пианистках. Нет, они словно боролись с клавишами, спорили с ними. Девушка казалась чайкой, застигнутой ураганом. До конца ее выступления Борис не смог оторвать глаз от ее мятежной фигурки.

Когда выступление закончилось, объявили перерыв, Борис забрал у матери программку и внимательно ее просмотрел. Справился, какую вещь играла девушка. Оказалось, Брамса. Так он установил, что пианистку зовут Таисия Вильганова и во втором отделении выступать она не будет.

Борис Морозов во всем следовал собственному правилу, которое гласило: если что-то задумал, действуй сразу и наплюй на препятствия. Покинув мать в буфете, он выскочил из здания филармонии, добежал до метро и там купил у бабки огромный букет пурпурных роз. А вернувшись, гордо прошел мимо торчащего у входа за кулисы охранника. Тот не посмел остановить человека с таким шикарным букетом. А возможно, принял его за посыльного.

Таисию Борис увидел почти сразу. Уже одетая в легкий плащ-накидку, она стояла у стены боком к нему. Глаза девушки были закрыты, щеки, бывшие на сцене просто меловыми, сейчас окрашивал яркий румянец. Наверное, в эти минуты она заново переживала свое выступление.

Борис подошел к девушке и сказал негромко, тем вкрадчивым голосом, который так действовал на его многочисленных подружек:

— Знаете, сегодня я впервые понял, что музыку можно не только слышать, но и видеть. Может, с сегодняшнего дня я и не захочу больше слушать ничего, что сыграно не вами. Но это того стоило. — И он протянул девушке букет.

Но, к его огромному удивлению, Таисия не только не взяла цветов, но даже не повернула голову в его сторону. Да что там голова, она и глаз не открыла! Смущенный таким фиаско, Борис продолжал стоять рядом с девушкой. Он жадно вглядывался в ее лицо, словно стараясь найти в нем причину такого отстраненного поведения. И такая причина нашлась: он вдруг понял, что девушка поразительно красива. Ее кожа была так нежна, что казалась прозрачной, линия губ и разрез глаз так изысканно изящны, словно шлифовались десятки поколений. Да, такая девушка могла себе позволить даже не смотреть в сторону своих поклонников!

— Что вам нужно, товарищ? — Какой-то непонятный тип с напомаженными волосами и в костюме, в каком приличнее лежать в гробу, чем шляться по концертам, тронул Бориса за руку.

Морозов отмахнулся от него, как от комара, и чуть передвинулся, чтобы тип не заслонял от него девушку.

— Что вы хотите от Таисии? — продолжал настаивать тот. — Цветы подарить? Давайте я вручу.

— Еще чего хочешь? — негромко, с веселой угрозой сказал ему Борис. — Сам как-нибудь справлюсь.

Тип тронул девушку за плечо, она тут же открыла глаза и посмотрела на Бориса с удивленной полуулыбкой, словно до этого и впрямь дремала.

В следующий миг Борис увидел такое, что потрясло его до глубины души. Типчик в похоронном костюме вдруг начал быстро жестикулировать, размахивая руками перед самым лицом девушки. Вот он несколько раз указал на Бориса, и девушка снова улыбнулась, приветливо кивнула Морозову. И что-то тоже показала на пальцах, удивительно гибких и тонких.

— Повторите еще раз, что вы хотели ей сказать, — скептически морщась, предложил тип. — Я передам.

От такого предложения Борис даже попятился слегка. Он сразу представил, как глупо и неуместно будут выглядеть его слова в такой вот передаче. Замотал головой в знак того, что говорить ничего не будет. И сунул Таисии букет так неловко, будто делал это в первый раз в жизни.

Как и подавляющее большинство всех живущих, Борис считал любых инвалидов глубоко несчастными особями, которые не могут иметь никаких точек пересечения с обычными людьми. Он даже представить не мог, о чем можно с ними говорить и как вообще вести себя, чтобы не обидеть бедолаг. Поэтому теперь даже глаз поднять на девушку не смел, сверлил ими стенку. Хотя посмотреть напоследок очень хотелось.

Избавившись от букета, он поспешил покинуть закулисье. Сначала хотел вернуться к матери, дослушать концерт, но быстро сообразил, что едва ли сумеет хоть на чем-то сосредоточиться. Хотелось движения, воздуха. В Питере только недавно весна в полной мере вступила в свои права, ветер нес запах чего-то сладковатого, волнующего, мимолетного.