Чужак - Симона Вилар

— И такие имеются? — наконец размыкала уста Карина. Уный сплевывал по привычке на пол, но тут же растирал плевок ногой.

— Есть сычи. Все ворчат, ругаются. Если бы Судислав не сдерживал их, еще неизвестно, что и затеяли бы. А того не понимают, что быть под таким, как Дир, — самая выгода.

Карина отворачивалась от него, вновь смотрела в окошко. Порой замечала снующих среди построек скоморохов. Оно и понятно, в дни празднеств для этих самое прибыльное время — на пиры зовут, в избах угощают. Вот и бродят скоморохи от града к граду, дурачатся, людей затрагивают. Один из ряженых скоморохов отчего-то привлек внимание молодой женщины. Рослый, кажущийся особенно длинным из-за рогатой козьей личины, закрывающей лицо. Этот не скакал, как остальные, ходил, будто таясь, под стрехами, по сторонам поглядывал. И Карина словно бы что-то знакомое в его движениях, поступи уловила. Даже мелькнула догадка — не варяг ли это ее? Заметила, что и скоморох ее вниманием не обошел, часто глядит в ее сторону из-под рогатой личины. Один раз, похоже, даже кивнул. Скоморохи-то народ дерзкий, но было в этом кивке нечто, что взволновало Карину.

И она не ошиблась. Только подумала о странном ряженом, как за дверью послышались шаги — быстренькие, словно у ребенка, но половицы заскрипели тяжело. Уный ее как раз дрова колоть удалился, и тот, кто пришел, не теряя времени, быстро заскочил к ней.

Карина глянула холодно.

— А ну пошел вон!

Перед ней стоял карлик-горбун в пестром скоморошьем одеянии. Лицо как у мужика, бородатое, росточком же едва ей до пояса доставал. А вот в плечах широк, крепок Неприятный был горбун. Но, не успела Карина его выставить — он дверь быстро захлопнул.

— Соображаешь, кто послал меня?

И показал ей знакомый пояс с пряжкой в виде подковы. Торира был пояс.

— Вижу, что поняла. И велено мне передать тебе, чтоб на пир сегодня пошла. Там поясню все.

Горбун выскользнул, как и не было его.

Ясномиру несколько удивило желание гостьи на люди выйти.

— Что, так уж затосковала в закуте? Ох, смотри, Карина, эти киевляне, как выпьют, приставать начнут, не отвяжешься. Ну да ладно. Возле себя посажу, не должны тронуть.

Когда стемнело, терем посадника опять наполнился шумом, движением, светом огней. Мимо окошка Карины от хозяйственных дворов катили бочонки, несли освежеванные туши, бегала челядь с какими-то горшками, бадейками. Уный, обязанный провести Карину, куда-то запропастился, она подождала и пошла сама. Добравшись по переходам до гудевшей ульем гридницы, несколько оробела. Стояла в сторонке, наблюдая, как во дворе перед крыльцом собрались люди, наблюдают бой на кулаках. Двое голых по пояс мужиков бились люто, кровью харкали, падали, поднимались, сплевывая на устилавший двор песок. Зрители галдели. Карина поняла, что один из бившихся был киевлянином, другой из местных. Видела, как горячатся зрители, криками своего подбадривают. Узнала среди толпы десятника Дубило, злого, яростного, переругивавшегося с дружинниками из Киева.

Тут Карину отвлек появившийся как из-под земли уный.

— Прости, хозяйка, что припозднился. Сестру я к самому Диру водил.

И повел по сходням в гридницу, пробирался среди вопящих, а сам все что-то твердил, что еле добился для сестры милости быть князем замеченной, надеется теперь, что замолвит девка за брата словечко, чтобы Дир его с собой взял.

Карина до сих пор так и не видела погубителя своей родни Дира. Взглянуть на него было любопытно, но и оторопь брала. А еще думалось, что и Торир где-то здесь. Ведь не зря же ей велено на пир идти.

В помещении гридницы было дымно, пахло горелым жиром, людским духом, соленьями. Метался свет факелов. Среди расставленных вдоль стен длинных столов она увидела скачущих скоморохов, услышала звон бубнов, смех, голоса. Карина сразу отметила, что лучшие места за верхним столом отданы гостям. Но самое главное место, между посадником и Олафом, пустовало. Олаф — огромный, светлоусый, беловолосый, так и зыркал вокруг единственным глазом. Судислав же смотрелся потерянным. Видно было, что посадник уже изрядно пьян, соболья шапка на затылок съехала, рыжего шелка рубаха расстегнута едва не до пупа, на заросшей седой шерстью груди покоится дорогая гривна[53].

Тут Судислав заметил стоявшую в дверях Карину, заерзал на месте. Потом сделал знак, указывая в сторону. Она поняла, пошла туда, где за отдельным столом сидели жены и дочери боярские. По знаку Ясномиры женщины потеснились. Карина отметила, что большинству из них, принарядившимся, разрумянившимся от еды и возлияний, нравилось сидеть тут. Они посмеивались, перемигивались с гостями. Какая-то толстая купчиха в сверкающей бисером кике налила Карине полный ковш браги, подвинула блюдо с кулебякой.

— Ешь, угощайся, красавица. Все веселятся, и нам любо. А мне сегодня радость особая: дочь я за киевлянина просватала. Обещался, как вскроется Днепр, прислать за невестой ладью-насаду.

Скоморохи кувыркались, плясали, пели:

Ой, гуляй, гуляй, гуляй. Ешь от пуза, выпивай.

Дед по жбанчик. Отрок по стаканчику,

Молодец ковшою, Девка нагишом…

Баба меду подлил , Песня по кругу пошла.

Ой, гуляй, гуляй, гуляй…

Карина наконец заметила знакомого карлика-горбуна: рожа размалеванная, на голове пестрый колпак, сам скачет, дует в рожок. Он ловко забрался на плечи собрату по ремеслу, закукарекал по-петушиному. Даже не верилось, каким хмурым и серьезным являлся к ней карлик сегодня.

В этот миг среди пирующих произошло какое-то движение. Головы их повернулись, все глядели в сторону входа. Толстая купчиха ощутимо толкнула Карину в бок, кивнула высокой кикой.

— Гляди, князь Дир явился. Где бы этот проворный по девкам ни шустрил, свою чарку на пиру никогда не пропустит.

У Карины словно холод разлился внутри. Вот он, погубитель ее родни, Дир Кровавый, хозяин и гость дорогой в Копысь-граде. Оказалось, когда-то она уже видела его на масленичном гулянии, когда скатившиеся с горы сани опрокинулись, а он в этой куче какую-то девку по оголившимся ляжкам хлопал. Тогда он показался ей просто разгулявшимся дружинником. Сейчас же Карина видела — сила в нем, властность чувствуются. Стоит у входа, где народ сразу потеснился, вроде и не спешит войти, о косяк дверной облокотился. Руки на груди скрестил, улыбается. Сам рослый, жилистый, на широкой груди дорогая кольчуга из мелких колец поблескивает. На глаза падает красно-рыжий чуб, шея мощная, бритый подбородок надменно вздернут.

Одноглазый Олаф встал за столом, поднял рог с пивом.

— Здравие Дира Киевского!

Дир двинулся вперед — в движениях грация опасного хищника. Вокруг кричали, славили его. Местный старейшина шагнул навстречу, протянул большую чашу-братчину, чтобы князь уважил гостей. Подскочившие чашники стали лить в нее вино сразу из трех бурдюков. Чаша-то огромная, с двумя ручками в виде птичьих головы и хвоста. По обычаю из нее пьет самый дорогой гость, после по кругу пускают, оказывая уважение и честь собравшимся.