Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

— Хорошее письмо, — сказал Жан Паскерель и вздохнул. — Но что-то подсказывает мне, что герцог не ответит…

— Не ответит — ему же будет хуже, — твердо сказала Жанна. — Англичан Господь уже наказал — накажет и бургундцев!

— Дай-то Бог, — кивнул отец Паскерель.

В эту минуту в дверь постучали.

— Кто там? — громко спросила Жанна.

Дверь приоткрылась и в комнату заглянул ее паж де Кут.

— Дама Жанна, — тихо произнес он. — К вам господин и госпожа д’Арк. Что им сказать?

Жан Паскерель поднялся.

— Я загляну попозже, дочь моя, — кивнул он.

— Да, святой отец, — согласилась девушка. — Попозже…

Они стояли перед ней — два скромных человека, отец и мать. Именно — отец и мать, потому что других родителей она никогда не знала. Сколько угодно Жанна могла фантазировать, придумывая себе достоинства Людовика Орлеанского, всесильного владыки… Но его никогда не было с ней. А вот Жак д’Арк был. Это он держал ее на руках, усаживал к себе на колени, когда забирался в седло, чтобы вместе путешествовать по округе Домреми. И эта женщина нянчила ее, спасала от болезней… Их она любила и не принимала одновременно. И от этого еще горше было ее сердцу.

— Здравствуйте, — сказала Жанна.

Жак д’Арк и Изабелла де Вутон поздоровались с ней, но как-то иначе, чем раньше. Между ними выросла стена — из победоносных боев Девы, восторженной молвы, блистательных принцев, окружавших нынче их Жаннету, — принцев, которые всегда смотрели сверху вниз на всех, в ком текла кровь разлива попроще. Сам король, как говорили все, слушает ее. А еще между Жанной и отцом стояло его непонимание, неверие в нее, его нежелание даже предположить, что она была способна на чудо. И вот это чудо было сотворено — перед лицом всей Европы, за считанные недели. И собственная глухота и слепота Жака д’Арка отторгали его от девушки, которую он называл дочерью. Жанна видела, что мать хочет броситься к ней — обнять ее, но не решается.

Не решилась сделать первый шаг и Жанна.

Им принесли еды, но Жак д’Арк так и не притронулся к ней. Он все хмурился, только пригубил вина. Мать сказала, что сыта, что в «Голубом теленке», где они остановились, их хорошо накормили. Они проговорили недолго.

— Что я могу сделать для вас? — в конце этого свидания спросила Жанна.

— У нас все есть, Жаннета. Вот Домреми…

— Что — Домреми?

— Если ты сделаешь что-нибудь для своих земляков…

Жанна кивнула:

— Я попрошу короля освободить Домреми и Грё от налогов. Он не откажет мне. Это будет мой подарок всем, кого я знала с детства.

— Наши друзья будут молиться за тебя, — со слезами на глазах проговорила Изабелла де Вутон. — И не только они — их дети и внуки.

Пришло время великого воодушевления. Франция поверила, что Карл Валуа ее законный король. Поверили даже неприятели. И ворота городов открывались перед миропомазанным государем так легко, точно он знал волшебное слово.

Через четыре дня после коронации армия вышла из Реймса.

23 июля 1429 года король был в Суассоне, где Карл Валуа подписал документ об освобождении жителей Домреми и Грё от налогов на все века, 29 — в Шато-Тьерри. Там произошло весьма загадочное событие. Франция на словах, через послов, договорилась с Бургундией о двухнедельном перемирии. И послы Филиппа намекнули даже, что герцог мог бы предложить королю сдать Париж! Ни один капитан не поверил этому, тем более — Жанна. Стычки между французами и бургундцами продолжались везде, где противостоящие стороны обнаруживали друг друга. Тем не менее это известие тронуло сердце короля и настроило его на пацифистский лад, не без помощи Ла Тремуя.

2 августа армия Карла Валуа вошла в Провен.

Раздраженная политическими интригами, Жанна написала сердечное письмо обеспокоенным жителям Реймса, которые совсем недавно предпочли бургундцам — французов.

«Дорогие и хорошие мои друзья, добрые французы города Реймса! Жанна Дева посылает вам новости от нее. Это верно, что король заключил перемирие на пятнадцать дней с герцогом Бургундии. Герцог якобы обещает после перемирия отдать мирно город Париж, но не удивляйтесь, если я буду там раньше! Сколько бы ни было подобных перемирий, я этим очень недовольна и не знаю, буду ли соблюдать их. И если пока я соблюдаю их, то лишь потому, что дорожу честью короля. Обещаю и ручаюсь, что не покину вас, пока жива.

Писано в пятницу, 5 дня августа, неподалеку от Провена, в поле по дороге в Париж».

Жанна искреннее верила, что армия короля идет на столицу, а не просто гуляет по городам Шампани.

Тем не менее все шло как по маслу. Королю доставили ключи от города Лана, хотя армия и не зашла туда. Перед ним склонились Крепи-ан-Валуа и Куломмье. Из Крепи Карл послал герольдов в Компьен, наиболее важный в стратегическом плане город на севере от Парижа, и жители ответили письмом, где заверили короля, что выполнят его волю с большой охотой.

3 августа армия подошла к Бове — и город открыл Жанне и королю ворота. А за несколько часов до этого из противоположных ворот выехала повозка с беженцем епископом Пьером Кошоном, бросившим дом и скарб и устремившимся что было прыти в сторону спасительного Парижа…

Франция слагала о Жанне Освободительнице песни. Не о Карле Седьмом Валуа — об Орлеанской Деве!

Ее подвиг воспела самая известная поэтесса Франции — Кристина Пизанская. Она написала о том, что отныне быть женщиной — великая честь! Потому что когда французский народ был жалок, как бродячий пес, а страна походила на пустыню, Господь выбрал для спасения королевства — женщину!

На Деву, подогреваемые яростью лорда Бедфорда, набросились церковники Парижского университета, называя ее еретичкой и колдуньей, но в защиту Девы выступил известный богослов и писатель Жан Жерсон — бывший хранитель печати Парижского университета, исключенный из корпорации богословов за выступления против английских оккупантов.

Кристине Пизанской вторил другой поэт — Ален Шартье. Он также провозгласил Деву Жанну посланницей Небес, которой Господь повелел поддержать голову сраженной Галлии! И только в ней — истинное величие королевства, а сама она — свет французской лилии и слава не только соотечественников, но всех христиан!

Поэты благодаря своему гению с простодушной искренностью подбрасывали дрова и в без того ярко и горячо полыхающий огонь.

И вот уже иным этот огонь слепил глаза, а жар его — обжигал кожу…

Жанна недоумевала, почему они не идут на Париж? Сейчас — самое время! Она не понимала главного, что была пылающей головней, а ее «любимый король» — остывшей золой. У них оказалось разное состояние души — они не могли понять друг друга по своей природе. И каждый смотрел на другого со своей колокольни.