Порт туманов - Жорж Сименон

— Но тогда скажи мне хоть что-нибудь! Это необходимо. Или я подумаю, что ты…

Жюли не договорила. Она была несчастна. Она смотрела на плетеное кресло, на печку, на часы, на вазу, разрисованную цветами.

— Ты хорошо относился к капитану, я знаю! Ты сто раз это говорил, и если вы поссорились, то… Это нужно было объяснить.

— Не подумайте чего-нибудь такого, господин комиссар! Мой брат любил капитана Жориса, и тот его тоже любил… Вот только… Но неважно!.. Луи не справиться с собой, когда у него заводятся деньги — он сразу все спускает… Капитан знал, что иногда он берет у меня деньги, и выговаривал ему за это… Вот и все! И если в конце концов капитан запретил ему приходить сюда, то потому, чтобы он больше не брал у меня денег. Но мне капитан говорил, что, в сущности, Луи — хороший парень, правда, с одним недостатком — слаб характером…

— А Луи, наверно, знал, — медленно сказал Мегрэ, — что умри Жорис и вы получили бы триста тысяч в наследство!

Все произошло так стремительно, что комиссар чуть было не оказался на полу. Луи навалился на него, пытаясь схватить за горло. Жюли пронзительно закричала.

Комиссару удалось схватить на лету руку Луи. Медленным, но сильным движением он вывернул ее матросу за спину и прогремел:

— Убери лапы!

Жюли, прижавшись к стене и закрыв лицо руками, рыдала, издавая слабые безутешные крики.

— Боже мой! Боже мой!

— Будешь ты говорить, Луи? — отчеканил Мегрэ, выпуская руку бывшего каторжника.

— Мне нечего сказать.

— А если я тебя арестую?

— Ну и что!

— Следуй за мной.

Жюли воскликнула:

— Господин комиссар, умоляю вас! Луи, говори ради бога!

Они стояли уже у застекленной двери кухни. Большой Луи обернулся. На багровом лице блестели глаза. Он состроил немыслимую гримасу и протянул руку к плечу сестры.

— Лили, клянусь тебе…

— Оставь меня!

Поколебавшись, он шагнул в коридор, обернулся еще раз.

— Послушай…

— Нет! Нет! Убирайся!

Луи потащился за Мегрэ, остановился на пороге, хотел обернуться, но пересилил себя. Дверь за ними закрылась. Они не прошли и нескольких метров под шквальным ветром, как дверь открылась и на пороге появилась девушка. Она позвала:

— Луи!

Слишком поздно. Мужчины уже шагали в темноте. Порыв ветра с дождем вымочил их в несколько секунд. Ничего не было видно, даже стенок шлюза. Однако из темноты над ними раздался голос:

— Это ты, Луи?

Говорил Ланнек, с борта шхуны. Он услышал шаги и высунул голову из люка. Должно быть, он понял, что матрос шел не один, потому что быстро произнес по-бретонски:

— Прыгай на бак и смываемся.

Мегрэ понял, но ждал, не видя в темноте, где начинается и где кончается шхуна. Он неясно видел лишь массивную фигуру Луи, его мокрые плечи, блестевшие под дождем.

Большой Луи взглянул на море, превратившееся в черную дыру, потом украдкой на Мегрэ, пожал плечами и буркнул, обращаясь к комиссару:

— Подниметесь на борт?

Мегрэ заметил, что Ланнек держит что-то в руках: это был конец швартова. Он проследил глазами и увидел, как трос скользит по береговому кнехту, возвращаясь на судно. Значит, трос был просто наброшен на кнехт, а оба конца его закреплены на палубе. Это позволяло экипажу «Сен-Мишеля» отдать швартовы, не спускаясь на берег. Комиссар ничего не сказал. Он знал, что в порту никого не было. Жюли, должно быть, рыдала в своей кухне, в трехстах метрах отсюда, а кроме нее ближе всего к судну находились сидящие в тепле бистро портовики. Он ступил на стрингер, соскочил на палубу. Луи последовал за ним. Несмотря на волнорезы, море в порту было неспокойным, и «Сен-Мишель» поднимался и опускался на волнах, как бы подчиняясь мощному дыханию.

В черноте ночи виднелись лишь слабые желтые отблески на мокрых предметах. На носу судна маячил неясный силуэт — капитан, удивленно смотревший на Луи. На нем были высокие резиновые сапоги, непромокаемый плащ, зюйдвестка. Он не выпускал из рук каната. Трое со шхуны наблюдали за Мегрэ, так отличавшимся от них своим пальто с бархатным воротником и котелком, который он придерживал рукой.

— Вы не отплывете сегодня ночью! — сказал он.

Никто не возражал, только Ланнек и Большой Луи обменялись взглядами, которые значили: «Отплывем все-таки?» — «Не стоит».

Порывы ветра становились такими неистовыми, что было трудно удержаться на ногах. Наконец Мегрэ направился к знакомому ему люку.

— Пойдемте поговорим… Позовите также второго матроса.

Он предпочитал, чтобы в тылу у него никого не было. Все четверо спустились по крутой лестнице. Моряки сняли сапоги и плащи. Горела подвесная лампа, на столе стояли стаканы рядом с морской картой, испещренной карандашными пометками и жирными пятнами.

Ланнек бросил в печку два брикета угля. Он не предлагал своему гостю выпить и глядел на него искоса. Старый Селестен уселся в дальнем углу. Он был зол и встревожен, гадая, зачем это его вызвали в кубрик. Позы моряков говорили сами за себя: никто не хотел начинать разговора, потому что они не знали, что было уже известно Мегрэ, Капитан вопросительно смотрел на Большого Луи, который отвечал ему взглядами, полными отчаяния: он не мог объяснить происходящее в двух словах.

Откашливаясь, чтобы прочистить горло, Ланнек проворчал:

— Вы хорошо подумали?

Мегрэ сидел на скамейке, положив локти на стол. Он машинально вертел в руках пустой стакан, такой засаленный, что стекло потеряло прозрачность. Большой Луи стоял, немного наклонив голову, чтобы не задевать потолок. Ланнек для виду перебирал что-то в шкафу.

— Подумал о чем?

— Не знаю, какие у вас права, знаю только, что лично я подчиняюсь морским властям. Кто еще имеет право запретить судну войти в порт или выйти из него?

— Ну и что?

— Вы мешаете мне отплыть из Вистреама, а мне нужно в Ла-Рошель, взять груз. За каждый день опоздания я должен платить неустойку.

Разговор начинался скверно — в серьезном, полуофициальном тоне. Мегрэ уже слышал подобные речи: разве мэр не угрожал ему вот так же? Жан Мартино тоже взывал к властям, правда, не к морским: он угрожал дипломатическим скандалом.

Мегрэ шумно втянул воздух, бросил на моряков быстрый взгляд, в котором промелькнуло озорство.

— Не строй из себя хитреца, — сказал он по-бретонски, — а лучше налей-ка выпить.

Трюк Мегрэ мог не пройти. Но старый матрос первым удивленно повернулся к комиссару. Морщину на лбу Большого Луи разгладились. Ланнек, еще не совсем оттаявший, спросил: