Огненный перевал - Сергей Самаров

Лейтенант Соболенко следом за мной спускался. Сначала мне и свой автомат сбросил, потом сам на дерево прыгнул. И надолго завис на стволе. Я понимал, почему он висит, потому что сам висел точно так же совсем недавно, всего-то с минуту, матерь ее, назад. Но ждать, когда лейтенант спустится, я не стал и присоединился к пулеметчикам.

– Самое дно ущелья… – показали мне пальцем. – Вон в том районе. Активный обстрел. Отвлекаем внимание, вызываем огонь на себя…

Пулеметы заговорили почти одновременно, но я не сразу к пулеметчикам присоединился, потому что забыл предохранитель опустить. А потом, после первой пробной очереди, в раж вошел и весело так целый рожок выпустил. Хотел было взять автомат лейтенанта Соболенко, но тот уже спустился и сам к нему руку тянул.

– Нормально… Работаем… – раздалась команда старшего лейтенанта Воронцова, и я увидел, что в люке уже висит блок, через который пропущены ремни. Воронцов только дожидается, когда вернется капитан Павловский, чтобы начать спуск раненых.

Мы с лейтенантом приготовились принимать первых, чтобы сразу отправить их в сторону и не мешать спускаться другим.

* * *

Раненых мы переводили, кого можно было вести, поддерживая с двух сторон, чтобы помешать человеку по склону скатиться, даже если он сам ноги еле переставляет и свалиться желает, а кого нельзя было вести, вдвоем переносили подальше от вертолета, который в любой момент мог и упасть. По крайней мере, стволы, заклинившие корпус, пошатывались разудало и не обещали жесткой надежной опоры. Да и сам склон был слишком крут, чтобы за него даже деревьям можно было бы ухватиться прочно – все корни с одной стороны наружу торчали: то ли так выросли, то ли их дождями вымыло.

Мы отправляли всех в сторону, противоположную лагерю боевиков. Оттуда, с той стороны, уже доносились звуки боя, и нам следовало людей от этого боя отвести. Мне трудно сказать, что такое большой бой. Не военный я человек, следовательно, не могу этого понять правильно. Но мне и этот бой казался большим, потому что стреляли и автоматы, и пулеметы, и гранатометы, и звуки этого боя разносились по ущелью в обе стороны, многократно усиливаясь и обрастая эхом, пугали своей неопределенностью и не несли никакой конкретной информации.

Лейтенант Соболенко, пока я помогал пулеметчикам отвлечь внимание бандитов от засады, отыскал в склоне большую каменную впадину с вертикальной отвесной стеной. Наверное, когда-то целый громадный кусок породы не удержался и из склона выпал, образовав это уютное место. По вертикальной стене даже маленький водопадик, струей в два пальца, стекал. Можно было и раны обмыть, и самому голову под воду подставить, чтобы усталость сбросить и освежиться. Я так и делал после каждого рейса, когда доставляли мы то одного, то сразу пару человек сюда, к каменной впадине.

Провожать тех, кто ходить может, это не самое страшное, хотя не скажу, что ощущение слишком приятное, когда ты снизу человека поддерживаешь, а он норовит тебе на шею опереться и тебя под уклон свалить, а ты при этом не всегда видишь, куда ногу следует при следующем шаге поставить, потому что рука опирающегося тебе обзор закрывает и зажимает нос, мешая дышать. Но вот таскать людей – для этого у меня, как оказалось, пальцы слабоваты. Не приспособлены они к тяжелому физическому труду, поскольку таковым я никогда, матерь его, не занимался, предпочитая головой работать и за счет головы себе существование обеспечивать. Это у меня всегда получалось лучше. И после каждого рейса я подолгу держал руки под струей воды. Почему-то казалось, что так пальцы быстрее отдыхают.

Первые два рейса мы совершали вместе с пулеметчиками – вчетвером нести человека попроще, чем вдвоем, хотя тоже нелегко, но потом старший лейтенант Воронцов, пока мы с лейтенантом Соболенко отводили ходячего, куда-то услал пулеметчиков. И, даже опуская для нас очередной, грубо говоря, груз, Воронцов не за работой блока следил, а куда-то вдаль всматривался и вслушивался в ленивую перестрелку, что доносилась со стороны. Сплошного шквального огня уже не было, и можно было бы предположить, что бой или к концу подходит, или перешел в позиционную фазу. Не знаю уж, как правильно эта фаза у военных называется… И мне, человеку невоенному, трудно было предположить, во что такое противостояние может вылиться. Но взгляд старшего лейтенанта беспокойство показывал. Впрочем, в меня он беспокойства не вселял, поскольку я верил, что отбиться наши парни смогут, и смогут нас, не полностью способных отбиваться, защитить.

– Побыстрее можно, батюшка?.. – обратился ко мне лейтенант Соболенко, когда я замер, прислушиваясь к выстрелам со стороны.

– Можно, брат мой, – ответил я смиренно и взял в руки концы очередной сетки, в которой нам предстояло переносить уже не раненого, а тело убитого пилота с вертолета.

* * *

– Я без тебя никуда не пойду…

Скрипучий и слегка каркающий голос беременной жены капитана Павловского раздавался сверху, когда мы вернулись к вертолету. И звучал голос категорично.

– Дуй… Тебе говорят…

– Мадам, дома командовать будете, – сухо и коротко распорядился старший лейтенант Воронцов, прерывая беседу. – Садитесь в сетку, и быстро. Иначе я вас просто без сетки выброшу.

– Вадим! – женщина к мужу обратилась. – Что он здесь раскомандовался?..

– У меня солдаты раненые, и я не буду с каждой дурой церемониться… – Воронцов разговаривал, не показывая эмоций, и уже высунулся из люка, ожидая нашего приближения.

Капитан Павловский молчал и, судя по этому молчанию, поддерживал старшего лейтенанта. По крайней мере, внешне поддерживал, а если и предыдущее поведение капитана вспомнить, то вполне может статься, что поддерживал, матерь его, всем своим пограничным сердцем. Не мое дело вникать в семейные отношения… Пусть, матерь ее, к священнику обращаются…

– Да как вы с женщиной разговариваете?!

– Заткнись…

– Заткнись, тебе сказали… – повторил и добавил свое капитан.

На этом, кажется, разговор был закончен.

– Лейтенант, батюшка… – обратился Воронцов к нам. – Я попросил бы вас побыстрее возвращаться. Положение обязывает.

Блок заскрипел. Женщину начали спускать. Она села в сетку неудобно и светила нам сверху на головы костлявой задницей. Да еще живот ей мешал чувствовать комфорт гамака. Хмыкнув, отвернулся лейтенант. Я вообще, как священнику и полагается, опустил глаза в землю.

– Да помогите же, чего стоите… Батюшка… – прикрикнула на нас Павловская.

Несмотря на беременность, мне весьма даже хотелось помочь ей выбраться из сетки самым подобающим образом, приподняв ее за шиворот. Но лейтенант уже поспешил ее под локти взять и на ноги поставить.

– Пусть сама идет… – приказал сверху капитан. – Принимайте раненого.

Его жена посмотрела снизу вверх взглядом обиженной крысы и двинулась по склону сама, чтобы не слышать дополнительных слов, которые могут быть, как она уже убедилась, и оскорбительными.