Высшая ценность - Александр Лоскутов

Глубоко вздохнув, я прислонился к теплой стене дома, подставил лицо лучам нависшего над самым горизонтом солнца и на мгновение прикрыл глаза, пытаясь, как иногда удавалось, поймать отблески далекого света в моей душе. Но там было темно. Темно, пусто и холодно. Никакого света я так и не ощутил.

Но хотя бы руки перестали дрожать.

* * *

Залитая неярким вечерним светом улица. Рвущиеся в небо высотные дома. Радужные отблески реклам, написанных на незнакомом мне языке, который я тем не менее понимаю. Автомобили всевозможных мастей и расцветок, заполонившие все вокруг, сердито гудящие и фыркающие. Идущие по тротуарам люди, обменивающиеся невнятными словами чужого языка, складывающимися во вполне понятные фразы.

Я иду по улицам города. Иду напрямик, расталкивая прохожих и игнорируя возмущенные сигналы вынужденных резко нажимать на тормоза водителей.

Стоящий на углу мужчина в бело-голубой форме недовольно смотрит на меня, поворачивается и идет навстречу. Откуда-то я знаю, что это местный страж порядка. Полицейский. И я даже знаю, что это означает.

Наверное, он думает, что я пьяный. И он прав. Я действительно пьян, хотя и не брал в рот ни капли спиртного. Я пьян от своего знания. От того, что знаю, ЧТО случится всего через несколько минут. И знаю, к каким это приведет последствиям…

А еще я знаю, что скоро умру.

Очень трудно все это знать. Очень трудно быть пророком, которому выпала доля предсказать Апокалипсис вдобавок к своей собственной смерти.

Полицейский хватает меня за руку и что-то сердито бормочет. Но я его не слушаю. Я слушаю то, что не слышит и никогда не услышит он, — далекий рев всесокрушающей волны, беспощадной и всемогущей. Скоро, очень скоро эта волна захлестнет весь мир. И ничто уже не сможет остановить ее.

Свободной рукой я вытаскиваю из кармана пистолет и, стиснув его прохладную рукоять, сую ствол под нос внезапно побледневшему стражу порядка. А потом размахиваюсь и швыряю никчемную бесполезную железку прямо в стеклянную витрину ближайшего магазина.

Звон разбитого стекла. Потрясенные лица прохожих. Смущенные улыбки и жесты усомнившихся в моем здравом уме людей.

Дураки, разве же это безумие? Настоящее безумие наступит через двенадцать минут. Хотел бы я услышать, что вы тогда скажете… Жаль, что этого мне не дано.

Опомнившийся полицейский хватает меня за ворот, толкает на землю. Я не хочу на землю. Оттуда я не смогу увидеть…

Я выворачиваюсь и бью его по лицу с такой силой, что полицейский падает.

А потом я получаю ответный удар. И в свою очередь отлетаю назад…

Боль в ободранных костяшках пальцев. Шатающийся зуб. Кровь, капающая на тротуар из разбитого носа. Чьи-то руки, хватающие меня сзади… Это нечестно, нападать вот так, сзади. Но кто говорил, что этот мир честен?

Двое полицейских вталкивают меня в машину. Приковывают наручниками к какой-то скобе. Садятся по бокам. На лице того, что садится справа, я вижу многочисленные следы своих стараний: разбитые губы, длинная ссадина на скуле, заплывающий синевой глаз. Полицейский смотрит на меня, и по его глазам я вижу, что он меня ненавидит.

Я начинаю смеяться.

Человек… он еще не знает, что для ненависти уже не осталось времени.

Третий полицейский садится за руль. Коротко взвизгнув сиреной, машина срывается с места. Мы едем по улице, послушно притормаживая на светофорах, поворачивая и пропуская торопливо перебегающих дорогу пешеходов. Мимо мелькают дома. Богатые дома, высокие дома, красивые дома… Никому не нужный хлам.

Человек, ты не то строил. Ты должен был строить не дома, не эти бесполезные каменные коробки. Ты должен был строить свою судьбу. Было время, тебе внятно об этом сказали. Но ты не внял. И теперь ее выстроят за тебя.

Широкой серо-зеленой лентой открывается впереди река. Машина медленно вползает на набережную. Набирает скорость. Я ухитряюсь извернуться, бросить взгляд на часы и вижу, что секундная стрелка уже пошла на свой последний круг.

Мой тихий смех перерастает в почти гомерический громкий хохот.

Избитый мной полицейский коротко и резко тычет меня локтем под ребра, приказывает заткнуться. Я поворачиваюсь к нему и, давясь от хохота, начинаю считать. Вслух.

— И пять… И четыре…

Медленно-медленно ползет секундная стрелка… Полицейский снова тычет меня локтем. Теперь уже метит в лицо. Я отдергиваюсь и продолжаю считать:

— И три… И два… И один…

Мир вздрагивает, кричит в ужасе, бьется. Но мои соседи этого не слышат. Выпучив глаза, они смотрят на то, как один за другим бесследно исчезают идущие по тротуару люди, как начинают беспорядочно вилять и сталкиваться друг с другом машины, водителей которых коснулась невидимая рука Господа.

Сначала исчезает левый полицейский. Потом почти сразу же правый. Последним, продержавшись двумя-тремя секундами дольше, беззвучно истаивает в воздухе испуганно вытаращивший глаза водитель. Я остаюсь один в машине, мчащейся по дороге со скоростью шестьдесят километров в час.

Прямо на моих глазах выскочившую на дорогу женщину сбивает оставшийся без водителя грузовик. Отброшенное в сторону тело — а я знаю, что теперь это всего лишь тело, — исчезает, не успев коснуться земли. Только редкие капли алой крови долетают до грязной стены ближайшего дома.

Теперь недолго осталось.

Я знаю…

Машина, в которой я сижу, вылетает на встречную полосу и лоб в лоб сталкивается с каким-то джипом, за рулем которого я вижу ошалелое лицо безусого пацана. Мой разбушевавшийся дар успевает в подробностях показать жестокую и мучительную смерть, поджидающую бедолагу в ближайшем будущем. И тут же могучий удар швыряет меня вперед. Я снова разбиваю и без того окровавленное лицо и, кажется, ломаю парочку ребер. Но теперь уже все это не важно.

Все это больше не важно…

Завалившись набок, машина падает… падает… падает…

Мягкий толчок. Всплеск. Беззвучный рев сделавшей свое дело уходящей волны. Стоны миллионов до срока вырванных из тел душ. Разверзшиеся врата небытия. Чей-то скорбный лик в небесах.

Даже теперь, когда холодные воды реки захлестывают мой рот, я продолжаю смеяться. Перед глазами плывет белесая муть, расцвеченная красными прожилками крови.

Я захлебываюсь. И, даже набрав полные легкие воды, не перестаю хохотать.

Великое милосердное забвение мягко окутывает мою выходящую из тела душу. Но в самый последний момент мой дар, мое проклятье, моя горечь даруют последнее видение. И тогда я понимаю, что этот день — это всего лишь первый самый маленький шаг на пути ступившего сегодня на пути очищения человечества.

Я понимаю, но уже никому не смогу поведать…

Я умираю…