Рабочий день - Александр Иванович Астраханцев

Да не я ее — она меня бросила! — с жаром ответил он.

— Не надо, Алешенька, обманывать и себя, и других. Если она ушла, почему же ты ее не вернул? Ведь счастье-то не просто приходят и берут — за ним гоняются, — она говорила ласково, спокойно, как добрая учительница учит мальчишку или как мать — ребенка.

— Вот я и гоняюсь. Видишь — меня к тебе занесло, — хрипло ответил Моргунов.

Женщины притихли, прислушались, а Анина соседка сказала:

— Опоздал ты немного. Она замуж вышла.

Моргунов вздрогнул, посмотрел на соседку, потом на Аню.

— Они ведь врут, Анечка?

— Они говорят правду, Лешенька.

Моргунов покачал головой, опустил глаза. Вскинул голову:

— Слушай, Анютка, я же не могу без тебя. Я тебя все равно увезу.

Аня улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Или зарежу! — зарычал он, взяв со стола линейку, зажал в кулак и ударил ею по столу. Линейка хрустнула.

— Зачем же линейки ломать? — она подняла на него свои зеленые глаза, а он увязал в них и распалялся.

— Бросим все, уедем. Сегодня же, прямо отсюда! Хочешь, на руках тебя вынесу? Хочешь, в ноги упаду, ноги твои поцелую?

— Ноги? — засмеялась она и повернулась к старухе в очках. — Наталья Васильевна, раньше ноги женщинам целовали?

— Да кто их знает, милочка. Если любили — целовали. Так ведь раньше рыцари были.

— А вот посмотрите, как теперь ноги целуют! — Моргунов с грохотом опустился на пол, ухватил Аню за щиколотку, снял туфлю и прижался губами, к кончикам пальцев на ее ноге. Аня громко вскрикнула, покраснела и с силой вырвала ногу.

— Ну и дурной ты, Алешка! Перестань дурить! — она наклонилась и, чтобы скрыть смущение, долго надевала туфлю.

В коридоре зазвенел звонок — конец работы. Женщины стали одна за другой подниматься и уходить. Аня собрала бумаги со стола. Моргунов опустил свою руку на нее и сказал, чтобы слышала только она:

— Посиди немного.

Она села, нервно теребя обломок линейки.

— Мне, Алешенька, домой идти нужно, — сказала она тихо. — Муж с работы придет, волноваться будет. Он у меня хороший, спокойный — не как ты. Я его люблю.

Женщины уходили с улыбками на губах. В них не было насмешки — улыбки были, скорей, мечтательными, затаенными. Толстая женщина пропела на прощанье: «До свидания, Алеша, желаю вам всего наилучшего». Она вышла последней. Правоторов сидел тихонько в углу, достав записную книжку и углубившись в какие-то свои расчеты. В наступившей тишине голос Моргунова зазвучал серьезней и настойчивей:

— Брось, Аня, смирного, выходи за непутевого. Рискни, Анечка, не бойся. Скажи только слово, одно слово, и мы уедем, куда ты пожелаешь. Не могу я без тебя.

— «Брось», «выходи», «уедем»! Для тебя это просто!

Моргунов сник, втянул голову в плечи.

— Мучаешься? — смотрела она на него, склоненного. — А зачем мне голову морочил, а потом женился? Я только потом узнала, что вы разошлись, — мягко добавила она, будто просила прощения, что вышла замуж.

Моргунов начал с жаром объяснять, что так уж получилось, что он тогда не мог иначе. Потом замолчал — так же резко, как начал.

— Ну, я пойду, — сказала она.

— Не уходи. Скажи только слово!

— Нет.

— Аннушка, милая...

— Нет.

— Ну почему?

Она горько и грустно усмехнулась:

— Потому что уже ничего не изменишь.

— Бывают же ошибки! Прости меня, Анечка, прости дурака! Если б я знал! Пойми ты...

— Не брошу я мужа, и не надо об этом больше. Пусти.

— Ладно, хорошо... Дай я тебя поцелую.

Он поднялся, неловко наклонился над ней, опустил лицо в ее волосы. Она судорожно вцепилась пальцами в его шевелюру и потянула так, что его губы прошлись по ее открытой шее; потом оттолкнула его и сказала резко: «Уходи!» Он пытался еще что-то ей сказать, но она проговорила сердито:

— Уходи! Не хочу, чтобы нас видели вместе.

— Ладно, Анечка, я уйду. Прости меня, — покорно ответил он, натянул шляпу и побрел к двери. У двери он еще раз сказал: — До свиданья, Анечка.

* * *

На улице было темно и холодно, дул ветер. Они шли по слабо освещенному заводскому двору, заваленному ржавым железным хламом, потом — по темным заводским задам, заросшим бурьяном, где начинали строить новые цеха, потом полезли через дыру в заборе — так прямее было идти домой.

— Ну что мне делать, а? — идя сзади, жаловался Моргунов. — Может, и в самом деле оставить ее в покое? Но она же мне ночами снится!

— По-моему, уж раз начал, так дальше гнуть надо. А там — что получится, — посоветовал Правоторов. Аннушка ему понравилась.

— Да не уйдет она от мужа — чует мое сердце, честная она!

— И когда только ты успел ее высмотреть? — улыбался Правоторов, идя впереди. Пролезши через дыру, он пошел дальше, но перестал вдруг слышать за собой Моргунова. Оглянулся. Вернулся. Моргунов стоял неподвижным темным пятном, прислонясь спиной к забору. Недалеко был поворот дороги, там проходили машины и, заворачивая, пробегали лучами фар по забору. Правоторову показалось в мелькающем свете фар, что Моргунов плачет, — или просто глаза его возбужденно блестели?

— Ты чего? — с тревогой спросил Правоторов.

— Да я, наверно, вернусь, догоню ее, — прохрипел Моргунов. — Она сказала, что не хочет, чтобы нас видели. Может, нам только в конторе нельзя?

— Ну ты, я смотрю, совсем расклеился. Возьми-ка себя в руки! Ты ж мужик — пойдем домой, сядем, поговорим спокойно!

— Не пойду я.

— Не дури, — Правоторов крепко взял его под руку и потянул за собой. — Последнюю ночь на свете живешь, что ли? Завтра — снова день, может, еще лучше, чем сегодня. И завтра, и послезавтра, и еще целая жизнь впереди. И на свете много женщин.

— Да ты что! Каких женщин?

— Н-ну, девушек...

— Иди ты знаешь куда со своими девушками! — рявкнул