Пакс - Сара Пеннипакер

Но вершины хребта были затянуты тучами. Приближалась ночь. Он подумал о Паксе, промокшем и замёрзшем.

— Я мог бы ещё ходить и ходить.

— Нет. Если перестараешься, все твои труды пойдут насмарку.

Питер кивнул и сделал шаг в направлении дома.

Но Вола покачала головой.

— Не спеши. — Она указала на сарай. — Третье условие.

До сарая, казалось, не дойти вовеки. Питер опять посмотрел на дом. У него была только одна мечта: рухнуть в этот её гамак. Он демонстративно всадил костыли в грунт.

— И что за третье условие?

— Ничего особенного. Будешь управлять марионетками. Не перетрудишься.

— Марионетками? В каком смысле?

— Ты знаешь, что такое марионетки?

— Конечно. — Он вспомнил тех единственных кукол-марионеток, которых видел вблизи, в ярмарочном балагане, когда был маленький: Панча и Джуди. Они были с длинными подбородками и острыми носами, с мёртвыми глазами и тощие, как голодные крысы. Кукольник гонял их по сцене резкими, судорожными рывками, от которых Питеру потом несколько недель снились кошмары. — Это куклы такие. И что?

Вола несколько секунд разглядывала его. Потом ответила:

— Это ещё одна истина обо мне: я вспомнила, что подростком делала марионеток для моих племяшек. Вспомнила, как любила резать по дереву. — Она сдёрнула с лямки своего комбинезона ещё пару бандан и со вздохом протянула ему. — На, обмотай подручники. Ты всё ещё висишь на подмышках. Переноси вес тела на ладони, ребёнок. И распределяй по всей длине руки, даже когда просто стоишь.

От её внезапной нежности Питеру всякий раз становилось не по себе. То она рявкает на него, чтобы подтянулся дюжину раз, или выстреливает ему пальцами в лицо — мол, не вздумай ко мне приближаться. Это было понятно и удобно. Как дома. Но в следующую минуту она уже втирает в его ноющие плечи свою мазь, или наждаком ошкуривает костыли, чтобы не было заноз, или бросает свои дела, чтобы приготовить ему кружку какао, и он осознаёт, сколько сил у неё уходит на то, чтобы снова сделать его сильным и ходячим, и его охватывает чувство вины.

Вот и теперь, обматывая мягкой тканью подручники костылей, он почувствовал себя виноватым и сказал, чтобы сделать ей приятное:

— Ваши племяшки, наверное, были в восторге?

На самом деле он в этом сомневался. Эти её племянницы небось выкидывали крысокостлявых мертвоглазых кукол в мусорное ведро. Сразу же, не дожидаясь ночных кошмаров.

Вола пожала плечами, но Питер видел, что она втайне рада его словам, и чувство вины ослабло. Он перенёс вес тела на пылающие натруженные ладони и последовал за ней к сараю. Помедлил на пороге, чтобы втянуть в себя прохладный воздух — он отдавал древесиной, и сеном, и льняным маслом, и олифой. Хорошие запахи, думал Питер, распознавая их один за другим. И по отдельности хорошие, и все вместе. Вместе ещё лучше.

Он запрыгнул в сарай. Вола прошла к той стене, что была прикрыта мешковиной. Питер замешкался. Это была та самая стена, так напугавшая его в первый день. Вола откинула мешковину в сторону, и он чуть не потерял равновесие, как будто увиденное нанесло ему удар — в самом прямом смысле. Марионетки, висевшие на стене, были до жути реалистичны и при этом не похожи ни на что из того, что ему доводилось видеть прежде.

Он шагнул ближе и наконец обрёл дар речи:

— Глаза у них…

— Это бабушкины драгоценности. У неё было длинное чёрное гагатовое ожерелье. Вот я и сделала зрачки из этих гагатов. Гагаты блестят на свету, и мои куклы с ними как живые.

Питер снова замолчал, и Вола не мешала ему рассматривать её творения.

Пятеро из них были люди: король и королева, ребёнок, пират не то моряк и чародейка; остальные — звери. Головы у всех были деревянные, почти в натуральную величину и с гигантскими глазами, туловища — из самых разных материалов. Панцирь черепахи был изготовлен из оранжево-зелёной тыквы-горлянки. Змеиная чешуя — из прицветников сосновых шишек. И перья, перья. Почти у всех кукол было что-нибудь из перьев: волосы и головные уборы, или мантии, или штаны. Рядом с каждой марионеткой на гвоздиках были аккуратно подвешены наборы из палочек и крестовинок, скреплённых тонкой чёрной проволокой.

В самом центре стены, накрытая отдельным куском ткани, висела, наверное, самая большая марионетка. Вола убрала ткань, и Питер ахнул.

Это была колоссальная птица с величественными крыльями размахом в добрых пять футов. Сотни тёмных перьев лежали идеальными рядами, один ряд заходил на другой, кончики были выкрашены красным, словно их лизнуло пламя. Вола сняла птицу со стены и передала Питеру.

— Почти все куклы состоят только из головы и плеч, но эта должна летать. Я сделала ей локтевой сустав. Когда она парит, прямо чувствуешь ветер. Вот потрогай.

Питер протянул руку. Кончиками пальцев погладил покрытое перьями глянцевое плечо, потом острый деревянный клюв, выкрашенный в ярко-золотой цвет. Огромные птичьи глаза блеснули чёрными гагатовыми зрачками. Он опустил руку.

— Но при чём тут я? Что мне со всем этим делать?

Вола показала на тюки сена.

— Для начала сядь. Слушать придётся долго, я начну с самого начала.

Питер облегчённо опустился на тюк. Он наблюдал, как Вола возвращает гигантскую птицу на место. Из ниши в стене она достала маленькую книжицу и, бережно держа её в ладонях, подошла и села рядом с Питером.

— Я убила человека.

Она подняла на него взгляд. Питер не успел скрыть свой ужас.

Она шумно, с отвращением вздохнула.

— Дьяблеман! Какую бы ерунду они тебе ни впаривали насчёт приобретения специальности и раскрытия твоего потенциала, ты идёшь на войну, чтобы убивать людей. Убивать или быть убитым — таков контракт.

Вот и неправда, подумал он. Взять хотя бы отца. Когда Питер допытывался: «Ты же не будешь там воевать по-настоящему, правда?» — отец смеялся и отвечал, что нет, он будет делать, в общем-то, то же, что и в мирной жизни: прокладывать проводку.

Но он не стал поправлять Волу, потому что вид у неё был сокрушённый.

— Вы убили человека.

— Может, и не одного, может, многих — или, по крайней мере, внесла свой вклад в их убийство. Но этот человек… его я видела. После того как убила. Я должна была обыскать тело. Нас учили искать оружие, любое, всё, что могло сгодиться.

Я опустилась на колени. Мне пришлось к нему прикасаться, чтоб обыскать. Помню своё потрясение от того, каким он оказался на ощупь. Я хоть и была медиком, но, видимо, в глубине души ожидала, что он окажется ненастоящим, пластмассовым. Нас так учили думать о враге. На учениях. Но он, конечно, был… он был тёплым. Тогда было холодно, и он быстро остывал. Как будто из него испарялась жизнь. И я трогала его без разрешения. Я его убила, но волновало меня то, что он лишился права соглашаться или не соглашаться на мои прикосновения. Думаешь, я сумасшедшая, да?