На лезвии с террористами - Александр Герасимов

Задача Рачковского не ограничивалась этим наблюдением. Он стремился создать внутри самой Государственной Думы сильную партию. Вначале казалось, что некоторые возможности для этого, действительно, имеются. Многие депутаты-крестьяне были недовольны вызывающими революционными речами и нападками на министров. Поэтому предложенный Рачковским план создания отдельного общежития для монархически настроенных депутатов крестьян вначале имел известный успех. Целый ряд депутатов поселился в этом общежитии. Но это продолжалось очень недолго. Всем крестьянам, как бы правы они не были, было присуще стремление получить землю. А потому, как только выяснилось, что левые партии за отчуждения, то из общежития (которое в левой прессе получило кличку «ерогинская живопырня»] один за другим все депутаты разбежались. «Большой» план Рачковского — привлечение на сторону правительства правых крестьян, потерпел полное крушение. Это были похороны надежд, о которых вначале мечтал и Горемыкин, — на возможность создать в Думе послушное большинство.

Крах этих надежд ребром поставил вопрос: как быть дальше? Если невозможно создать в Государственной Думе послушное правительству большинство, то оставалось два пути: или разогнать Думу, или уступить ей и создать новое правительство, которое опиралось бы на поддержку этой существующей Думы. Горячим сторонником последнего плана, то есть политики уступок, стал Трепов. После того как выяснилось, что в Государственной Думе господствуют левые настроения, Трепов снова полевел. Самая мысль о роспуске Государственной Думы привела его в ужас. Ему казалось, что тогда начнется всеобщее восстание. Вся Россия запылает в огне подпаливаемых барских усадеб. Было известно, что Трепов вступил в личные сношения с лидерами конституционно-демократической партии и обсуждал с ними вопрос о том, какой состав правительства их удовлетворяет. Начались его секретные доклады Государю в том смысле, что для блага России и сохранения династии необходимо пойти на уступки и создать думское министерство. Соответствующий список такого министерства был передан Треповым Государю.

Позиция Горемыкина, с которым мне приходилось несколько раз беседовать, вначале была совсем безразличная. Казалось, ему совершенно все равно: будет думское министерство или не будет. Только роспуска Думы и он, и Рачковский определенно боялись. Страх перед восстанием владел ими.

Именно в этот момент впервые большую роль начал играть Столыпин. Я с ним тогда еще не был так близок, как позднее, поэтому я знал о его планах и действиях только отрывочно. В разговорах со мною он неоднократно высказывался в том смысле, что дальнейшее сохранение существующего положения совершенно невозможно и что наиболее правильным был бы немедленный роспуск Думы. Но поскольку на это не согласен ни Государь, ни Горемыкин, постольку необходимо вести переговоры с представителями думского большинства.

— Во всяком случае, — говорил Столыпин, — это выяснит положение. Или мы, действительно, на чем-нибудь сговоримся, или для всех станет ясно, что сговориться невозможно.

Это настроение, а также советы Трепова и прямые указания Государя заставили Столыпина пойти на переговоры с представителями кадетской партии. Он имел с ними ряд свиданий, в том числе с профессором Павлом Николаевичем Милюковым. В моей памяти сохранился рассказ Столыпина об одном его объяснении с Милюковым.

Столыпин говорил, что готов был поддержать план создания думского министерства, но с большими оговорками, — а именно, что назначение министров Двора, военного, морского, иностранных и внутренних дел должно остаться прерогативой царя. Милюков соглашался на это в отношении первых четырех указанных министров, но категорически настаивал на назначении Думой министра внутренних дел. Столыпин долго доказывал Милюкову, что должность министра внутренних дел не может перейти в руки общественных представителей, потому что они, будучи неподготовлены к административной деятельности, не справятся с революционным движением и разложат аппарат власти. Милюков в ответ на эти соображения, по рассказу Столыпина, ответил следующими словами:

— Этого мы не боимся. Правительство определенно заявит революционным партиям, что они имеют такие-то и такие-то свободы, перейти границы которых правительство им не позволит. До сюда — и ни шагу дальше! А если бы революционное движение разрослось, то думское правительство не остановится перед принятием самых серьезных и решительных мер. Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведет борьбу против опирающегося на народное доверие правительства.

Помню, резюмируя итог этой беседы, Столыпин сказал:

— Толку из всех этих переговоров не выйдет. Однако в последних словах Милюкова имеется мысль. Гильотины не гильотины, а о чрезвычайных мерах подумать можно.

Я с самого начала относился очень скептически к переговорам. Не скажу, чтобы я не видел необходимости больших реформ и не считал полезным привлечение в правительство известных групп общественных деятелей. Но в той обстановке, которая существовала летом 1906 года, для меня была ясна невозможность достичь соглашения на сколько-нибудь приемлемых основаниях. Именно в этом духе я все время делал доклады Столыпину и не скрою, что был очень рад, когда Столыпин, наконец, определенно стал на ту же точку зрения. К концу июня все правительство стояло на позиции невозможности соглашения и необходимости роспуска Думы. Только Трепов держался иной точки зрения и усиленно давил в этом направлении на Государя. Это вывело из себя даже Горемыкина, который как-то с несвойственной ему резкостью однажды заявил Трепову:

— Вы, молодой человек, ничего не понимаете в политике. Лучше не вмешивайтесь в нее. Не морочьте голову нашему Государю.

Весьма возможно, что в этой борьбе Трепов и одержал бы победу, если бы не одно счастливое обстоятельство. Министром Двора к тому времени был барон Фредерикс, к которому Государь относился очень хорошо и с большим доверием. Своих взглядов барон Фредерикс не имел и вначале даже помогал Трепову. Столыпин был хорошо знаком с Фредериксом. Последний командовал эскадроном в том гвардейском кавалерийском полку (кажется в конно-гвардейском), командиром которого был когда-то отец Столыпина. Фредерикс тогда часто бывал в доме у Столыпиных, хорошо знал всю семью и чуть ли не нянчил на руках Петра Аркадьевича. Теплые чувства у него к Столыпину сохранились, и он был рад возможности возобновить давнишние, дружественные отношения с ним. Петр Аркадьевич воспользовался этим благоприятным обстоятельством для того, чтобы привлечь Фредерикса на свою сторону. После того как земельный вопрос встал в Государственной Думе очень остро, это удалось в полной мере, и Фредерикс поддержал Столыпина перед Государем.

Обстановка тем временем становилась все более и более непереносимой. Не довольствуясь речами в самой Думе, депутаты превратились в своего рода разъездных революционных агитаторов, к тому же оплачиваемых из государственной казны. Особенные усилия они направили на армию. Для революционизирования армии издавались специальные газеты, легальные и нелегальные, печатались сотни тысяч прокламаций. Солдат всячески заманивали на революционные митинги. Специально созданные солдатские организации готовили восстания. То там, то здесь дело доходило до прямых беспорядков в армии. Даже первый батальон Преображенского полка, наиболее близкий к царю, оказал неповиновение начальству. Это был тот самый батальон, в котором революционная пропаганда была обнаружена еще в октябрьские дни 1905 года. Секретная агентура принесла сведения о подготовляемых военных восстаниях в Кронштадте, Свеаборге и других городах. Противники роспуска Думы на основании этих сведений приходили к заключению, что в ответ на роспуск в стране вспыхнут восстания. Я, наоборот, считал, что восстания могут быть и будут только в том случае, если Дума будет развивать невозбранно революционную деятельность. В этом смысле я и докладывал Столыпину, все настойчивее и настойчивее подчеркивая, что так дальше продолжаться не может, что если мы будем пассивно относиться, то в один прекрасный день мы, сами того не заметив, войдем в революцию. Столыпин в это время полностью соглашался со мною и говорил, что передаст мои доклады и выводы на заседание Совета министров. Наконец, за два дня до роспуска Государственной Думы Столыпин во время моего обычного ночного визита сообщил мне, что только что закончилось заседание Совета министров, на котором принято официальное решение обратиться к Царю с просьбой распустить Государственную Думу. Так как Горемыкин не чувствовал себя достаточно сильным для проведения нужных мер, то одновременно Совет министров постановил также подать в отставку. Роспуск обеспечен. Согласие Царя уже имеется. Завтра с утра Горемыкин едет к Царю с докладом и повезет готовый указ о роспуске на подпись. Столыпин был очень доволен, но его беспокоило, как отзовется на это событие Россия, особенно Петербург.