Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу - Алекс Капю

* * *

Вот так и вышло, что Эмиль и Лаура с двумя дочками в конце октября 1933 года пошли на вокзал и через Канны, Экс и Лион отправились на север. Возможно, все сложилось бы иначе, если бы они прибыли в Швейцарию в один из прозрачно-ясных осенних дней, когда теплый ветер со снежных гор приносит в долины последнее дуновение уходящего лета, воздух снова полнится суетой насекомых, а женщины последний раз надевают легкие юбки. Тогда поездка от Женевы к Боденскому озеру могла бы стать для Эмиля Фраунхольца триумфом, ведь он мог бы показать Лауре багряную красоту осенних виноградников и величие белой гряды Альп, что всю дорогу тянулась бы за правым окном, возможно, они бы сделали остановку в Цюрихе и прогулялись по Банхофштрассе к озеру, полюбовались оперным театром и, глядишь, столкнулись с Феликсом Блохом, который в те дни жил у родителей на Зеехофштрассе и готовился к отъезду в Америку; разумеется, Феликс Блох и Лаура д’Ориано не узнали бы друг друга, и Лаура с мужем и детьми прошла бы к драматическому театру, потом мимо Художественного музея через Нидердорф и обратно к вокзалу; вероятно, тогда бы они добрались до Кройцлингена лишь поздно вечером и на последний автобус в Боттигхофен опоздали, ночевать пришлось бы в гостинице, а следующим утром, по-прежнему в хорошую погоду, они бы прокатились на красивом колесном пароходике по Боденскому озеру и лишь потом сели на автобус до Боттигхофена и явились к Эмилевым родителям.

Но получилось не так. Все время, пока они ехали в поезде, лило как из ведра, небо затянули такие черные тучи, что еще задолго до вечера совсем стемнело, вдобавок ледяной ветер с силой швырял струи дождя в стекла, так что при пересадке Эмилю и Лауре даже в голову не пришли туристические развлечения, они думали только о том, как бы уберечь от дождя чемоданы и детишек. Расстояние от Главного вокзала Кройцлингена до боттигхофенского почтамта автобус одолел в вечерних сумерках за двадцать минут, а пеший путь до усадьбы родителей занял четверть часа.

К дому они подошли в темноте. Чемоданы оставили в гостинице «Медведь», спящих дочек несли на руках. Дождь перестал. Эмиль громко позвал сперва отца, потом мать. Дверь открылась, родители в деревянных башмаках вышли на грязный двор, мать светила керосиновой лампой. Последовали неловкие приветствия и объятия, вновь прибывших пригласили в дом.

Детьми повосхищались, потом уложили их в кроватки, в горнице на столе стояли хлеб, колбаса, сыр да бутылка красного вина и кувшин молока. Отец на ломаном французском, какому выучился на военной службе, сказал Лауре добро пожаловать. Мать ободряюще улыбнулась ей, потрепала по плечу и радушными жестами предложила угощаться.

Лаура в свою очередь улыбнулась и через Эмиля сказала, что, к сожалению, пока что не понимает ни слова на швейцарском немецком, потом откинулась на спинку стула, слушая разговор свекра и свекрови с сыном, которого они уже пять лет не видели. Она смотрела на их растроганные лица и узловатые руки и говорила себе, что ей не составит большого труда несколько времени пожить в согласии с этими добрыми, миролюбивыми и прилежными людьми.

После ужина Эмиль с отцом поспешили в «Медведя» забрать чемоданы, а Лауре мать показала, где туалет и прачечная. Перед сном Лаура разложила вещи в шкафу с твердым намерением обжиться здесь и не думать сразу же об отъезде.

В Боттигхофене издавна было заведено в последнюю неделю октября вставлять зимние рамы и класть на подоконники подушки, похожие на колбасы. Лаура поняла, что зима будет холодной и долгой и что окна теперь накрепко заперты и до весны их уже не откроют.

Стояла самая унылая пора года. Ночи тянулись долго, а дни были так коротки, что утренние сумерки переходили прямиком в вечерние. Иногда выпадало немножко снегу. На выгонах мокрые коровы, повесив голову, бродили под голыми яблонями. Эмиль помогал отцу заново перекрыть гонтом крышу сарая. Лаура подсобляла свекрови на кухне, а чтобы дети дышали свежим воздухом, гуляла с ними в холмах над деревней.

На второй неделе свекровь дружелюбными жестами дала Лауре понять, что на улице холодно и, если она хочет прогуляться, дочек можно спокойно оставить с нею на кухне. А вернувшись с долгой, беззаботной прогулки, когда впервые невесть с каких пор следила только за своими шагами, Лаура застала девочек и их бабушку на кухне в атмосфере поистине безоблачного счастья. На другой день, когда она опять отправилась на прогулку в одиночестве, никто в доме и внимания не обратил, и отныне она всегда ходила гулять одна и отсутствовала сколько хотела.

Наверху, возле развалин замка Либбург, была скамейка, откуда Лауре открывался чудесный вид на Боденское озеро – свинцово-серое, оно терялось вдали, сливаясь у немецкого берега с туманом. Там она сидела каждый день, курила сигареты и зубрила швейцарско-немецкие слова, какие свекровь с застенчивой гордостью учила ее выговаривать на особый крестьянский манер. Лаура легко запоминала эти слова и упражнялась в звонкой, приятной окраске тургауского диалекта, который очень шел женщинам, а мужчинам придавал некую женственность, – упражнялась с прилежанием музыкантши, которая уже уловила правильный тон и достаточно честолюбива, чтобы в точности его воспроизвести.

Лаура твердо решила как можно скорее научиться говорить на швейцарском немецком по возможности без акцента, ведь в Боттигхофене она попала к добродушным, достойным любви и щедрым людям. Она хотела остаться у них, от добра добра не ищут.

А когда при спуске на грязный проселок, при виде приземистых крестьянских домишек и ворон, бродивших в полевых бороздах и склевывавших посевы, у нее сжималось сердце, она утешала себя мыслью, что после Рождества дни опять станут длиннее, а вскоре тысячи яблонь, которые сейчас черные и как бы неживые стояли на склонах Боттигхофена, глядишь, вновь оденутся бело-розовым цветом.

Но затем настало то солнечное утро, когда Лаура с корзиной постиранного белья вышла из прачечной, расположенной в небольшой сараюшке чуть поодаль от жилого дома. С крыш капала талая вода, на дорожке, ведущей во двор, стоял Эмиль Фраунхольц, приложив ладонь к щеке, как человек, который должен сообщить не слишком значительную, однако неприятную весть. Лаура остановилась, посмотрела на него.

Все в порядке? – спросил он.

Лаура кивнула.

Идешь развешивать белье?

Как видишь.

Лаура, послушай. Эмиль почесал затылок, искоса бросил на нее смущенный взгляд. Я вот спрашивал себя…

О чем?

Я спрашивал себя, не согласишься ли ты впредь развешивать свое белье не в палисаднике, а за домом. Возле козьего хлева.

Там нет веревки.

Мама вот только что протянула веревку.

За домом тень и нет ветра, сказала Лаура. Там белье никогда не просохнет.

Толстые вещи не просохнут, ты права, сказал Эмиль. Но тонкие вполне.

Значит, толстые вещи надо развешивать в палисаднике, а тонкие – за домом?

Только нижнее белье, сказал Эмиль. Только твое нижнее белье.

Только мое нижнее белье?