Андрей Чикатило. Ростовское чудовище - Пьер Лоррен

На интервью с Чикатило (если он согласится) нам давали полтора часа. И почти полтора часа мы имели в запасе.

В Новочеркасске, в самом центре, стоит собор. Точная копия нашего Воскресенского собора, который был уничтожен в 30 годы. Точная копия. Так говорят. Так пишут.

В Новочеркасске собор-красавец. Пятиглавый, огромный… Вот в этот собор мы пошли.

Совсем немного народу — был обычный, непраздничный для верующих людей день. Мы ходили по гулкому собору, и все время держали в голове, что еще немного, и будем в камере Чикатило. Если он захочет с нами поговорить. Еще немного…

В тюрьме нас ждали. Нас встретила охрана. Они были хорошо вооружены: пистолеты на поясах, плетки — в руках, очень крепкие физически ребята. Сказали, что если он согласится на разговор, то они обязательно с нами войдут к нему в камеру. Так полагается. Но это, если он согласится. Повели на этаж, где сидели смертники. Только смертники — этот был год, когда смертная казнь у нас еще действовала.

Идем по этажам, по коридорам тюремным, тоже очень гулким… Вот сам этот проход, сам проход забыть нельзя… Идем, и все время — решетки, которые поднимаются перед нами, и опускаются у нас за спиной. Поднимаются и опускаются… Поднимаются и опускаются… И вот мы у камеры. У его камеры.

«Ну, а кто будет договориться?» — спросили мы охрану. Начальник охраны сказал, что договариваться будет он. «Что, — спросил, — я должен ему сказать?» — «Скажите, что кинохроника из Самары просит разрешения поговорить с ним. Вот и все. Если он захочет, мы войдем. Можно на него в глазок посмотреть?» — «Можно». Мы посмотрели. Начальник охраны вошел в камеру, возвращается, говорит, что Чикатило хочет с нами встретиться. Очень хочет.

Теперь мы должны к нему войти. Но что сказать? Вот об этом вот я все время думал. Откроется дверь, нам ее откроют, мы переступим порог камеры, мы войдем в камеру, войдем вместе с охраной, и…

Нас предупредили, что не надо давать ему сигареты — он не курит. Не надо давать бумагу, ручки: у него полно карандашей и ручек — он все время что-то пишет. Он сыт…

Мы вошли. Камера, как купе: четыре полки. Две внизу, две — наверху. Но смертник в камере один.

Так вот, что сказать? Я представлял, какие мы ему будем задавать вопросы. А вот, что я ему скажу, когда мы войдем? Здравствуйте? Нет, я не должен говорить ему здравствуйте. А как я должен от него выйти? Я ему должен сказать до свидания? Я должен ему сказать всего доброго? Вот сам вход, сам вход, а потом — выход. Вот об этом я думал все время. О том, что скажу, когда войду и о том, как, с какими словами я буду от него выходить. Я все время думал об этом…

И вот мы вошли. Оператор был Игорь Саранский, режиссер — Миша Серков, да кроме этого ростовская студия попросила нас снять еще разговор на видео. То есть две камеры у нас были. И надо было войти, надо было поставить всю нашу аппаратуру. Охрана должна была вместе с нами войти… Таким образом, тесно там было. Тесно, хотя камера и немаленькая.

Мне сказали, что, войдя, я могу сеть. На одной полке буду сидеть я, а он, Чикатило, будет сидеть на другой. Я спросил, а что делать, если захочется закурить. «Пожалуйста, — сказали, — вы можете курить», дали пепельницу…

«Андрей Романович, вот — с Волги приехали», — сказал я, переступив порог. Вот эту фразу: «Вот, с Волги приехали».

Он встал. Он был в очень хорошем настроении. Вот это меня поразило. Настроение у него было прекрасное. Он сказал: «С Волги? Я очень рад. Очень люблю эту реку».

«С Волги, из Самары, из Куйбышева приехали и решили с вами поговорить. Не возражаете?» — «Нет-нет, садитесь, пожалуйста». И мы с ним сели.

«Волга — это очень хорошая река, и я с удовольствием с вами поговорю».

Перед нами был остриженный наголо, но уже с таким ежиком, высокого достаточно роста и очень крепкий человек. Очень крепкого телосложения — он ведь преподавал физкультуру в ГПТУ.

«А что у вас здесь так много бумаг?» — спросили мы его. Говорит: «Ну, как же? Пишу свои воспоминания, жалобы пишу — ошибка большая произошла: я ведь приговорен ошибочно. И я хочу вам сразу сказать, что никакой линолеум я не крал. Я не крал линолеума, его украли другие».

«Да разве мы к вам по поводу линолеума? Мы хотим поговорить о вас. Про вашу жену, про детей…»

Так потихонечку начался разговор с этим зверем. Пятьдесят восемь человек, пятьдесят восемь человек он отправил на тот свет.

Про детей он говорил озлобленно. Говорил, что они его забыли, не хотят встретиться с ним. Иногда забывал, что только что нам говорил, что приговорен ошибочно, и начинал вдруг рассказывать про убийства, которыми он нашпиговал ростовскую область. Зверские убийства и рассказывал по-зверски. А потом опять начинал говорить, что ни в чем не виноват и сейчас это докажет. Переходил от одного к другому совершенно свободно.

Говорил, что чувствует себя хорошо и каждое утро делает зарядку и может показать мостик. «Хотите, покажу?» И мы его просили, и он нам в этой тесной камере исполнил мостик, и мы это сняли. А почему бы нет?

Он говорил, что очень недоволен руководством в Кремле. А потом опять говорил, что свободно докажет, что линолеум не воровал.

«Не снятся ли ему его жертвы?» — спрашивали мы. «Не снятся, — говорил он — и не могут сниться. Мне снится мама, — говорил, — снится отец…»

Чикатило из-под Полтавы. Говорил, что потерял членов своей семьи во время голода на Украине в 30-е годы. Потом он рассказывал про свою жену. Рассказывал, какие письма она ему писала. И какие письма он ей писал. Он был с ней в разводе, но говорил, что очень любит и что сумеет дождаться того, чтобы его оправдали. По крайней мере, он на это надеется, потому что приговор — это ошибка большая.

Он говорил то об одном, то о другом. И у меня создалось впечатление, что это человек с нарушенной психикой. Но не настолько. Не настолько… Столько лет уходить от возмездия! Столько лет! Вместо него ведь люди были казнены! Два человека!

Но я не рассказываю о фильме, который снял Миша Серков. Я об интервью, которое нам удалось взять благодаря Мишиной настойчивости. Вот здесь, пожалуй, было, интервью. Хотя тоже слово не совсем точное. Это был очень тяжелый разговор. Очень. Тяжелый и долгий. Полтора часа нам отвели, и можно было сделать перерыв. «А, может быть, отдохнем немножко?» — предложили мы. Он с удовольствием согласился и вот тут-то и сделал мостик. Настроение у него было хорошим, и все улучшалось и улучшалось, и вот это сводило сума.

«Так вы со Средней Волги, — говорил он. — Из Самары… Я, кстати, там был.» — И начинал рассказывать нам про наш город. Потом говорил, что во всем виноват судья, приговоривший его к высшей мере. Потом о том, что он, Чикатило, очень начитан, что у него дома большая библиотека. Он подробно нам все это рассказывал, он, за спиной которого были десятки растерзанных людей.

Оказалось, что это последнее интервью, которое дал Чикатило.

Когда мы вернулись домой, Гена Шабанов со мной разговаривал и в газете «Культура», выходила такая в Самаре, поместил этот наш с ним разговор. «Последнее интервью Чикатило» называлась публикация.