Жениться и обезвредить - Андрей Белянин

Пару минут мы сидели злые, как два медведя после спячки, когда есть хочется, а пчёлы мёд всё не несут и не несут! В дверь деликатно постучали. Мы повернули головы — на пороге стоял красный от праведного гнева боярин Бодров с половиной думской фракции. Лица у всех скорбные и торжественные, бороды торчком, усы поникли, во всём облике — скорбь неземная.

— Не вели казнить, царь-батюшка! А вот тока ведомо ли тебе, что в сей момент жена твоя законная, а нам всем государыня, в отделении милицейском в плену томится, злодею-участковому чашки грязные собственными рученьками отмывает?! Горе-то какое, батюшка-а…

— Здравия желаю, — тихо высунулся я из-за спины Гороха.

И началось…

— Навались, бояре! Бей мента-изменника!! Уря-а-а!!!

Гороха смели первым, задние ряды в патриотическом напоре не заметили, что меня заслоняет сам царь. Вот видите, и ему не повезло. А сейчас и мне не повезёт…

— Граждане бояре! Нападение на сотрудника правоохранительных органов карается сроком до…

Да кто меня, собственно, слушает? Двух пузанов пошустрее я даже успел сбить с катушек, пока основная масса застопорилась в дверях, кувыркаясь через павшего государя. Все японские причиндалы были затоптаны напрочь, мини-сосну выдрали с корнем, бумажную ширму надели мне на голову! Я рухнул в угол, больно ушибся копчиком, но не волновался ни капли: если мои теории работают, то сейчас крепко не повезёт боярам…

Точно! Они, конечно, ещё успели пару-тройку раз пнуть меня сапогами, и кто-то даже огрел посохом поперёк спины, а потом в кабинет вломились царские охранники. Ну наконец-то… Стрельцы наши обалдели, глядя, как на их драгоценном работодателе топчутся почтенные кабаны в бобровых шапках, но, придя в себя, дружно ринулись в потасовку. Минут через десять всё было кончено.

В смысле мы с царём стояли на своих ногах, но прислонённые поближе к стенке, а неутомимая фракция защитников «традиционализма энд монархических ценностей» штабелями была складирована в противоположном углу. Взмокшие стрельцы на коленях просили государя простить их, «потому как замешкалися». Я бы таких неоперативных телохранителей вообще гнал в шею, но Горох вместо этого пожал каждому руку. После чего снял со стены старинный самурайский меч и указал мне на дверь:

— Пошёл вон! Службу служи, дела расследуй, припёрся же…

— А вы?

— А я задержусь. — Он запрокинул голову, унимая всё ещё бегущую кровь из носа. — Я тут бояр моих особо ретивых кастрировать буду… на голову!

* * *

Домой, в родное отделение, я шёл уверенной, чуть прихрамывающей походкой. Не знаю, как у Яги или Митьки, а для меня сегодняшний день обернулся большой удачей. Разумеется, если не считать синяков, шишек, пинков и ссадин на рёбрах после боярских сапог. Со свадьбой разобрались, новые улики набраны, есть правильная постановка задачи для нашей бодрой эксперт-криминалистки, и, кажется, я знаю, каким образом замазать досадную трещину в браке царя и царицы.

На улицах было малолюдно, обеденное время, все по домам. «Макдоналдсов» в Лукошкине ещё не понастроили, по трактирам и кабакам народ тусуется ближе к вечеру, обедать предпочитают по старинке — в семейном кругу или артельно. Возможно, и мне бы стоило ускорить шаг, бабка не предупреждала, что сегодня на обед, но, учитывая, что на кухне кроме домового аж целых три женщины… Если не передерутся, то накормят. В крайнем случае всегда можно получить сухой паёк у того же Назима.

Примерно с такими вот мыслями я и вышел к нашему кварталу. Плотная толпа у ворот отделения была видна ещё с дальнего конца улицы. Причём ни шуму, ни криков, ни мата — тихо так стоит народ, крестится иногда да в затылках чешет. Я, знаете ли, как-то ведь и не сообразил сразу, чего это они. И только когда к калитке поближе подошёл, стрельцы просветили:

— Богомаз знакомый ваш забегал. Ну тот, который иконки не по-людски малюет. Вона весь забор нам энтими ликами увешал. Дескать, вы разрешили…

— Более того, я ему их лично заказал. — Мне вспомнился разговор с Саввой неделю назад. — Он должен был нарисовать для нас двенадцать портретов преступных лиц, находящихся в розыске. Чтоб все эти рожи видели и могли посодействовать органам. Обычная милицейская практика.

— А-а, тады тебе видней, сыскной воевода, — мрачно ухмыльнулись еремеевцы. — Иконы-то уже видел, поди?

— Не иконы, а портреты!

— Ну кому портреты, а кому… и двенадцать апостолов…

Мамма миа! Антракт окончен, три звонка, второе действие, проверим, кому на этот раз конкретно не повезло. Я с извинениями протолкался поближе к забору, уткнулся едва ли не носом в аккуратную дощечку размером с альбомный лист и ахнул…

На меня смотрело благообразное лицо пожилого мужчины лет под семьдесят, с евангельскими кроткими очами, аккуратной бородой, прорисованное с соблюдением всех канонов православной живописи. Выбивалась только подпись на церковно-славянском: «Петр — лиходей и убивец». Рядом висел «Павел — конокрад и вор» — те же иконные приёмы, тот же неземной свет от лица, разве что нимб над головой не светится. Убить художника мало…

И ведь я сам по-человечески просил этого мазилу, этого Рафаэля непризнанного, этого Пикассо в голубом периоде с кубиками и глазом на носу изобразить нам наиболее опасных преступников без всякого авангарда! В нормальной манере! В традиционной, чтоб его! На «Андрее — мошеннике и горькой пьяни» в мою гневную голову виновато стукнулась мысль о том, что слово «традиционно» простодушный Савва мог воспринять по-своему. Он ведь говорил, что умеет писать иконы, как все, в привычной манере…

То есть опять я сам виноват? Мне оставалось лишь выбраться из зачарованной толпы и устало махнуть рукой стрельцам — пусть висят, чего уж там… Посмотрим, конечно, кого они к нам потом притащат, но портить художнику первую персональную выставку не будем. Да и людям интересно, вернисаж всё-таки…

А на обед я, разумеется, опоздал. В доме меня ждала только бабка. Митю, Олёну и царицу она отправила по лавкам, надо было кое-что закупить по хозяйству и для вечернего мероприятия. Под «мероприятием» имелась в виду очередная экспертиза, Баба-яга специалист серьёзный и после двух неудач дело не бросит, для неё это вопрос профессиональной чести. Я было дёрнулся рассказать ей о своих сегодняшних подвигах, но моя домохозяйка в каких-то вопросах традиционно непреклонна: покуда не поем, слушать не будет. И лишь когда жгучее харчо и нежная свинина по-монастырски успешно переместилась ко мне в пузо, бабуля сама начала разговор. Правда, не на ту тему…

— Любит она его, Никитушка. Пусть и дурак он, и сумасброд, и натура увлекающаяся. Хоть обидел её сильно…

— Как именно?

— Да уж так. — Яга перешла на смущённый шёпот. — Попросил он у ней чётой-то ночью. То ли соловья, то ли жаворонка изобразить. Ну а государыня не смогла… Не умею, говорит, по-птичьи свистеть. А он изобиделся! Дурой обозвал вслух… А ты чё лыбишься-то?