Северная Русь: история сурового края ХIII-ХVII вв. - Марина Черкасова

Среди причин убыли тяглых людей необходимо назвать такой неблагоприятный демографический фактор, как массовая эпидемия чумы в России в 1654–1655 гг., хлебные недороды и рост цен на хлеб начала 1660-х и начала 1670-х гг., неупорядоченное денежное обращение, связанное с медными и серебряными деньгами, и вызванные им сбои во внешней и внутренней торговле, возрастание налогов в связи с напряжённой внешней политикой, усиленные миграции за пределы города в 1650–1670-х гг. После 1678 г. наметился рост населения Вологды. Нами были сопоставлены сведения о численности тяглых людей Вологды в земских по происхождению источниках – имянных сороковых книгах[4], в основе которых лежала фиксация посадских людей и бобылей по единицам внутригородского административно-налогового деления – сорокам – за 1686–1688 гг. Обработка их данных выявила на 25 % дворов больше, чем в переписной книге 1678 г. Не исключено, что в земских по происхождению переписях население учитывалось более тщательно, чем в государственных.

По комплексу переписных книг города были установлены четыре вида миграций посадского населения: 1) внутригородские перемещения («живет в чужом дворе» по такой-то причине); 2) уход людей за пределы Вологды в другие города (Москва, Великий Устюг); 3) перемещение крестьян (главным образом торговых) из деревни в город; 4) приход на Вологду выходцев из других городов. О последнем свидетельствуют катойконимы «колмогорцы пришлые люди», «каргополцы», «важане», «устюжане», «тотьмяне бобыли», «псковитин», «костромитин», «чухломец», «нижегородец прихожий человек», «нижегородец посадской человек», «алатырец гулящий человек», «москвитин посадский человек», «уроженец Можайска посадской человек», «тюменец работной человек».

К проблеме миграций примыкает вопрос о демографических связях города и деревни в пределах Вологодского уезда, социально-экономической (конкретно – торговой) обусловленности пребывания деревенских жителей в городе. Помимо торговли, закрепляющим фактором для оседания крестьян в городе были браки в посадской среде. Однако по сравнению с 1646 г. группа торговых крестьян в Вологде в качестве самостоятельных владельцев дворов для торгово-промысловой деятельности к 1678 г. практически исчезает. Объяснение следует видеть в общем закрепостительном курсе правительственной политики в отношении крестьян после Соборного уложения 1649 г. и ограничении крестьянской торговли в городах. Это вытесняло торговых крестьян с посада, затрудняло их предпринимательство, поскольку «торги и промыслы» в сословно-податном отношении напрямую связывались с тяглыми посадскими людьми.

Через демографию заметны и другие социальные изменения. От 1646 к 1678 г. исчезает ещё одна группа населения Вологды – служилые люди по прибору (стрельцы, пушкари, затинщики, воротники). Что же касается светских землевладельцев, то группа служилых людей по отечеству к 1678 г. становится социально более однородной, в ней теперь не различаются «вологодские помещики» и «смоляне» (выходцы из западнорусских уездов, в массовом масштабе переселяемые после смуты в Белозерье и на Вологодчину и испомещаемые там). Кроме того, среди служилых людей – владельцев дворов в городе – к концу XVII в. не существовало более прослойки тюркоязычных «кормовых иноземцев» (татар).

Рост тяглого населения (посадского и бобыльского) города от начала до конца XVII в. составил 86 %. Однако, судя по следующей переписной книге 1711/12 г., он продолжался и в 1690–1700-х гг., поскольку в ней было отмечено на 14 % тяглых живущих дворов больше. Дворовый характер переписи 1711/12 г. не позволяет видеть в ней инструмент более эффективного учёта податного населения, поэтому отмеченную разницу мы относим именно к росту численности посадских людей и бобылей. В 1711/12 г. в Вологде было 14 % пустых дворов, что свидетельствует об отрыве населения со своих мест в результате рекрутских наборов, мобилизаций на строительство Северной столицы, рытьё каналов, продолжающихся миграциях в восточном направлении и пр. Возможно, рост населения ко второму десятилетию XVIII в. был ещё больше, поскольку, как заметил ещё краевед И. Н. Суворов, окладная книга архиерейского дома 1715 г. фиксирует не 1713, а 1983 двора.

Переходя теперь от Вологды к Устюгу, сосредоточим внимание на проблеме миграций по писцовым и переписным книгам 1670–1680-х гг. Активность миграционных потоков в Устюжском крае выразилась в обилии катойконимов и «географических фамилий» в переписной книге Устюга за 1677–1678 гг. Речь идёт об определении посадских людей по названиям волостей и других (помимо Устюга) городов, выходцами из которых они были. Катойконимы относятся как к дворовладельцам, так и к их подворникам и работникам. Соотнесение катойконимов с известным составом волостей Устюжского, Двинского, Тотемского и Сольвычегодского уездов даёт основание для предположения о крестьянском в недавнем прошлом происхождении части посадских людей Устюга. Систематизация указанной информации приведена ниже.

Отметим в ней прежде всего ближайшие к Устюгу деревни и волости – Дрествянку (фамилия Дресвяных), Деревеньки (фамилия Деревенских), Гудцово (фамилия Гудцовских); волости Вондокурье («вондокур»), Котоваль («котовалец»), Брусенскую («брусенец»). К более отдалённым устюжским волостям относятся: Вотложма («вотложемец»), Варжа («варженец»), Кильченгская («кильчежанин»), Ярокурская («ярокурец»), погост Красный Бор на Двине («красноборец»), Подосиновская (фамилия Подосинов). Выходцами из волостей Сольвычегодского уезда были посадские люди, определяемые переписью 1678 г. с помощью таких катойконимов, как ратмеровец (Ратмеровская вол.), лузянин (Луза).

Определения «верхотин/Верховцов», вероятно, указывают на Верхний конец Быкокурского и Комарицкого станов Устюжского уезда. В последний входили также волости Верхняя Мошкурья, Верхняя Ерга. Следовательно, крестьяне из этих мест также оказывались в Устюге и со временем пополняли ряды тяглых посадских людей. Формы южанин, южак, Югов отражают происхождение человека из Южской трети Устюжского уезда, наиболее хлебородной по природно-географическим условиям. Оттуда известно более всего участников хлебной торговли на устюжском рынке по таможенным книгам XVII–XVIII вв.

Отражением некоторых этнокультурных контактов русских с коренным финно-угорским населением можно считать такие определения, как зырянин и пермяк. Замечено много кокшаров, выходцев из Кокшеньги (река – левый приток Ваги), которых в научной литературе рассматривают как особую этническую группу русских (потомков участников новгородской и низовой, ростово-суздальской, колонизации севера в древнерусскую эпоху). В XVII в. это была Кокшеньгская четверть Важского уезда. Иногда катойконим не был образован, например, человек «из Заборья», а это группа деревень «Заборской полусошки» Баскачьего стана Усольского уезда. Фамилию Пинегин предположительно можно связать с р. Пинегой, хотя больше уверенности дал бы катойконим пинежанин. Надо учитывать и отражение в катойконимах сельских миграций (внутри– и межуездных) на обширном пространстве Русского Севера: «такой-то из Перми Великой, а урождением вычегжанин», «старец такой-то, а родимец Черевковской волости», «пинежанин кевролец», «мы, такие-то Устюжского уезду крестьяне Ягрышской волости, а родом пинежана». Отсюда же и фамилия Пинегин или Пинежанинов, какую носил, например, известный в 1680–1690-х гг. площадной подьячий Фёдор Иванов Пинежанинов. Выходцы из северных волостей расселялись не только по пространству посада, но отмечены среди вкладчиков Михайло-Архангельского и Иоанно-Предтеченского монастырей, а также стрельцов (важенин, вондокур, зырянин, Пустозерцов, ратмеровец, Югов). Вкладчиками городских монастырей становились приезжавшие на Устюг крестьяне Белозерского и Костромского уездов.