Неоконченная хроника перемещений одежды - Наталья Черных

– Паша, она ведь пропишет тебя? – спросила мать, поглаживая отца по плечу.

«Она» – будущая жена отца – бедовая тетя Марина, сотрудница по ящику, еще нестарая женщина с цыганистым голосом и закадычный друг семьи.

Мать, видимо, знала об отношениях отца с Мариной и не поднимала этот вопрос: отец был вежлив, щедр и понапрасну ее религиозные чувства не беспокоил. Что делать, все это были жесты умершей уже страны. Танец любовного треугольника немолодых людей. Когда родилась, отцу было тридцать два, матери – тридцать.

– А где мне жить? – Спросила и тут же поняла, что это вопрос риторический.

– Пойдем со мной в монастырь, – вздохнула мать. Оставалось только тупо ответить: мне завтра к девяти в «Рогнеду». Но не сказала.

– Так зачем же нужна эта трешка?

– Мы хотим ее сдавать, – ответил отец, – часть денег – тебе, ты будешь снимать квартиру. Так все сейчас живут.

Он был прав, но, к сожалению, не в нашем случае.

Едва вошла в помещение «Рогнеды», почудилось, что все, сейлзы в том числе, знают, как у меня отбирают жилье, жалеют и не хотят помочь. Вероятно, это было не так. До конца дня справиться с этим ужасом не удалось.

Меня беспокоили только две вещи. Первая: меня не узнала мать Никиты, а ведь довольно часто у него бывала. Это было все равно что не узнал бы сам Никита. Вторая вещь: нужно заканчивать торчать, потому что торчать без Никиты бессмысленно. Именно потому после работы поехала к Рыси, в Теплый Стан. При выходе из метро буквально наткнулась на поэта, приятеля того самого поэта, который поил нас с Ванечкой. И оказалось, что у него можно жить. В большой комнате двушки оказалась свободная койка. Квартира та, насколько помню, была оживленная.

– Сколько тебе платить? – спросила.

– Комуслуги, – кривовато усмехнулся поэт.

Это был Теплый Стан середины девяностых. Недалеко была квартира уже покойной Нины Искренко. У поэта когда-то останавливался Василий Аксенов, а сейчас иногда звонил Евгений Попов. Квартира помнила Довлатова, Коржавина и других монстров. Сама помнила Нину в джинсовом пиджаке, с сигаретой на балконе. Поэт как-то пригласил к себе, когда была и она. Нина была изящна как белая негритянка, женщина-панк. Стихи будоражили и запоминались. Но сейчас вся эта литература не стоила ни копейки. Поэт писал скупую и длинную поэму, умно не надеясь ее опубликовать и получить отзыв статусного критика. Жил тем, что подрабатывал по журналам небольшими статейками. На жизнь ему не хватало. До пенсии было еще далеко. Потому и сдавал место в квартире. И хорошо, что мне. Однако Иля – слоеный пирог. Втайне надеялась, что платить не придется.

Что бы ни рассказала о матери – ложь. Во-первых, потому что человек, рассказывающий подробности жизни и особенности характера своей матери, подозрителен. Понимаю, что подозрительна, и не рассказываю подробностей. Во-вторых, мать никогда не была ни особенно религиозной, ни особенно практичной. Но могла создать такое впечатление. Финансами в доме ведал отец, без него мать не жила бы, так как рассчитывала средства плохо. Достаточно материала, чтобы изобразить ее и святой, и демонической. Но все это чушь. Можно так сказать: она играла в жизнь, потому что не знала, что такое жизнь. Но и это будет глупостью. Детство ее пришлось на войну и послевоенные годы. Мать и голодала, и подкармливалась, как все тогда. Любила вспоминать, как тащила на себе, пятилетней, бидон с молоком, чтобы то молоко продавать. И обязательно съедала сливки с молока. Так всю жизнь. Она надеялась на сливки.

Мать выросла, выучилась, поступила в престижный вуз, потом получила распределение, вышла замуж. И ничего этого не заметила. Пришла в себя только когда оказалась в закрытом городке на оборонном химкомбинате, расположенном в районе Кара-Кум. Там было царство радиации. Лет за пять до их приезда с отцом в этом районе была радиационная катастрофа, но о ней говорили шепотом и при закрытых дверях. Однако люди болели и умирали. Чаще всего от малообъяснимой слабости и изменений в крови. Ставили диагноз «онкология», но это было не совсем так. Мать, почувствовав первые признаки, пришла в себя и бросилась в церковь. Была середина семидесятых, мне было лет шесть, у меня тоже появилась странная слабость и найдены были изменения в крови. По счастью, изменения более или менее соответствовали норме. Мать всполошилась и собралась меня отправить в Москву, к деду и бабке, но потом решила, что все опасное уже произошло. Мне не хотелось уезжать из городка.

Когда матери с отцом исполнилось по сорок пять, им дали пенсию. Бабушка, жена деда, умерла года за два до того, но мать сумела оформить московскую квартиру на себя. Как так получилось, что она сохранила прописку в городке, чтобы потом получить «ядерную пенсию», и задержала московскую квартиру, не знаю, но родители вернулись в Москву. Дед после их возвращения уехал в Подмосковье, где у него от завода было жилье, хотя мать уговаривала его остаться. После окончания восьмого класса для меня началась совершенно новая жизнь. Отец хотел, чтобы доучилась в школе два года и готовилась в вуз. Мать тоже этого хотела, но не настаивала. Сама взяла документы и пошла в одно из городских средних специальных учебных заведений. Получать профессию. Как потом оказалось, поступила правильно.

Легкость, с которой мать относилась к жизни, возможно, передалась и мне. Никогда особенно не жалела о том, что не вышла замуж. Даже в шестнадцать, когда этот вопрос кажется основным в жизни. О том, что нет детей, кажется, не думала вообще. Но тут не все так просто. Было чувство, что не способна зачать и родить. Именно это и сказала своему первому мужику в слезливый февральский вечер. Он не поверил, загрустил. Мужики ведь любят, чтобы было весело. На его звонки потом не отвечала.

Мать, увидев меня наутро, устроила показательный скандал. От меня не пахло вином, не была ни накрашена, ни особенно вызывающе одета. Как все: черная юбка с разрезом политической длины, прозрачные черные колготки, розовый велюровый джемпер индийского производства с вышивкой жемчугом.

– Ты пошла не по той дорожке, – смяла она мощной рукой пачку «Золотого руна», которую я неосторожно выложила на стол. – Ты проститутка! Ты ведешь себя как проститутка.

Что можно было сказать ей? Тебе же нет до меня дела! Но ведь дочь – ее собственность, нужно хоть иногда показать власть над собственностью. То, что вещь не понимает, кто ее хозяин, не важно, главное – показать власть. Матери правда до меня не было дела. Даже тогда, когда таскала меня ребенком по всем поликлиникам городка. «Сколько ты у меня сил отняла! Сколько времени!»

Ответила ей очень просто:

– Нет, не проститутка. У меня были бы деньги. Даже не блядь. Девственница, почти.

Этого мать вынести не смогла.

– Убирайся отсюда!

А вот это – разговор по существу.

Ну зачем ей напоминание о неудачном замужестве, вроде меня? Надо от него избавиться. Так зачем медлить? Мать считала свое замужество неудачным, хотя это было счастливое замужество.

Когда опустила на пол сумку с вещами, дед только вздохнул: