Думай, что говоришь - Елена Первушина

А затем переводчица объясняет:

Кажется, что никто так больше не говорит. Что это была временная мода, а точнее – временный гипноз, вызванный «атакой» заштампованной речи из репродукторов, со страниц газет, из динамиков радиоприемников и с висящих на стенах плакатов. Это было время, когда вся страна говорила лозунгами. Именно на этом языке шел «ритуальный диалог» коммунистической партии и народа. Причем, оба его участника прекрасно понимали, что он не имеет никакой связи в реальностью.

Когда нельзя было зайти в булочную и не прочитать на стене, к примеру: «Хлеб для нас, как член семьи – уважай и береги!» или «Хлеб – народное добро, ты им не сори, сколько съешь, столько и бери!». Когда в любой школе на стене висела знаменитая цитата из трудов Владимира Ильича Ленина: «Учиться, учиться и учиться!», а в любом кинотеатре можно было прочесть его же слова: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Тогда на улице, где я жила, висел чудо-плакат: на лицевых частях стальных реек было написано с одной стороны «Народ и партия едины», а с другой «В единстве с народом – сила партии». Рейки были развернутых к зрителю «в профиль» и так закреплены, и когда ты шел мимо транспаранта в одну сторону, то читал первый лозунг, а двигаясь обратно – второй. Такой вот странный советский «интерактив».

Естественно, при такой массированной «атаке» штампы «застревали в голове». А когда обычному человеку приходилось общаться с чиновниками, канцеляризмы служили его «оружием». Кончено, у государственных служащих было гораздо больше опыта, и они владели формальным языком «отписок» гораздо лучше, но все же, если тебе удавалось сформулировать свою просьбу «на канцелярском языке», оставался какой-то шанс, что она будет рассмотрена.

В результате такой «атаки с двух флангов» – со стороны официальных лозунгов и бюрократической речи – в голове рядового советского человека намертво застревали определенные формулы, которые он мог выдавать почти не задумываясь. Что порой приводило к трагикомическим ситуациям, вроде описанной Александром Галичем в балладе «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира».

Климу случайно подсунули не ту речь, а он был слишком уверен в себе и не посмотрел в текст перед выступлением. И вот…

И только на середине речи он с ужасом понимает, что произошло. А впрочем, зрители то ли не подали виду, то ли, как и Клим, просто не обратили внимания.

* * *

Но может быть все эти гримасы «бюрократического аппарата» – дело прошлого, и если «формульная речь» еще не стала лишь воспоминанием, то хотя бы изменился набор формул? Возможно.

В любом случае, из нашей речи эти формулы не исчезли: они «всплывают» всякий раз, когда мы пытаемся «написать гладко и красиво».

Чуковский приводит еще и такой пример:

Казалось бы, эта история относится к началу XX века, а ее герой при переводе сказки использовал еще дореволюционные формулы «делопроизводства», что и прозвучало комично. Но однажды, уже в начале XXI века, мне тоже довелось столкнуться с толмачами, переводившими «с английского на канцелярский». Разумеется, я не могла не записать несколько их шедевров: