Трон из костей дракона - Тэд Уильямс

Изгримнур подошел к «Морской стреле» и в последний раз посмотрел на своего короля. Лицо его было белее грудки голубя, но казалось при этом таким суровым, изящным и полным спящей жизни, что Изгримнур поймал себя на беспокойстве за своего старого друга, лежащего на ветру без одеяла. Был момент, когда герцог почти улыбнулся.

Джон всегда говорил, что у меня сердце медведя и остроумие быка, упрекнул он себя. Но если здесь под порывами этого ветра можно замерзнуть, подумать только, как холодно будет ему лежать в промерзшей земле…

Изгримнур осторожно, но ловко двигался по крутым склонам, при необходимости удерживая равновесие рукой. Спина герцога ныла, как всегда в холодные дни, но он знал, что никто об этом не подозревает: Изгримнур еще не настолько стар, чтобы гордиться болячками.

Герцог бережно надел сапоги на покрытые голубыми венами ноги Джона Престера и мысленно поблагодарил умные руки в Зале приготовлений за ту легкость, с которой была завершена эта операция. Ему так и не удалось заставить себя посмотреть в лицо мертвого друга, он поцеловал королю руку и отошел, чувствуя себя все более странно.

Внезапно герцог понял, что мешает ему. Здесь погребали не безжизненную оболочку Джона, в то время как душа его, как бабочка, вылетевшая из кокона, устремилась к небу. Податливость членов старого короля, усталое спокойствие его лица — как много раз Изгримнур видел его таким, когда королю удавалось урвать два-три часа сна в перерыве между битвами! — все это заставляло его чувствовать, что он предал живого друга. Он знал, что Джон умер, держал руку короля, когда тот испустил последний вздох, — но все равно казался себе предателем.

Изгримнур был так увлечен своими мыслями, что чуть не столкнулся с принцем Джошуа, который быстро шел мимо него к могиле. Герцог был поражен, увидев на серой ткани в руках Джошуа Сверкающий Гвоздь, меч Джона.

Что происходит? — подумал Изгримнур. Что он делает с мечом?

Он протиснулся к первому раду и увидел, как Джошуа кладет меч на грудь короля, сомкнув его руки на рукояти.

Это безумие, думал герцог. Меч должен был получить наследник короля — я знаю, что Джон хотел, чтобы Гвоздь принадлежал Элиасу. Даже если Элиас решил похоронить его вместе в отцом, почему он не сам кладет меч в могилу? Безумие!

Неужели больше никто не удивлен этим?

Изгримнур оглянулся, но ничего, кроме скорби, не было на окружавших его лицах.

Теперь к могиле подходил Элиас, двигаясь медленно, как участник какого-то торжественного танца, что, впрочем, было недалеко от истины. Наследник трона перегнулся через планшир корабля. Никто не видел, что он послал со своим отцом, но зато все заметили слезу на щеке Элиаса. Глаза Джошуа были сухими.

Собравшиеся прочитали еще одну молитву. Ранессин в развевающихся на ветру одеждах оросил «Морскую стрелу» священными маслами. Затем корабль мягко спустили по наклонному скату могилы. Солдаты молчаливо работали длинными шестами, пока он не лег, наконец, на землю на глубине сажени. Над могилой огромной аркой были сложены бревна, и рабочие уложили на них ряд дерна. В заключение было составлено надгробие из камней, и похоронная процессия, развернувшись, начала свой путь назад вдоль скал над Кинслагом.

Этим вечером в Большом зале дворца весело и жизнеутверждающе проходили погребальные торжества. Джон, конечно, умер, но жизнь его была долгой, гораздо дольше, чем у большинства людей, и королевство, оставленное им, было мирным и богатым, а на троне восседал его сильный сын.

Очаги были полны дров, по стенам скакали странные тени, отброшенные прыгающим пламенем, взад-вперед сновали обливающиеся потом слуги. Люди за столами размахивали руками, провозглашая тосты в память старого короля и во здравие короля молодого, которого собирались короновать на следующее утро.

Большие и маленькие замковые собаки громко лаяли и копались в устилавшей пол соломе в поисках костей. Саймон, вынужденный прислуживать, носил от стола к столу тяжелый кувшин с вином под крики и насмешки орущих остряков и чувствовал себя в шумном аду из проповедей отца Дреозана; кости, летящие со столов и хрустящие под ногами, могли быть остатками грешников, замученных и отброшенных за ненадобностью этими грохочущими демонами.

Еще не коронованный Элиас выглядел сейчас жестоким королем-завоевателем.

Он сидел за центральным столом, окруженный удостоенными его милостей юными лордами: Гутвульф из Утаньята, Фенгбальд, граф Фальшира, Брейугар из Вестфолда, все они носили частицу зеленого цвета Элиаса на траурном черном и соперничали друг с другом за самый громкий тост или самый непристойный жест. Будущий король следил за их борьбой, поощряя своих любимцев громким смехом. Время от времени он наклонялся, чтобы сказать что-то Скали из Кальдскрика, родственнику Изгримнура, специально приглашенному за стол Элиаса. Крупный мужчина со светлой бородой и лицом ястреба, Скали казался слегка подавленным, сидя на стороне кронпринца, тем более, что герцогу Изгримнуру не было оказано такой же чести.

Однако Элиас сказал ему нечто, что, видимо, попало в цель, так как риммерсман улыбнулся, разразился грубым хохотом и ударил своим металлическим кубком о кубок принца. Элиас ощерился в волчьей улыбке и наклонился к Фенгбальду, после чего тот также присоединился к веселью.

По сравнению со всем этим, стол, за которым сидел принц Джошуа с Изгримнуром и некоторыми другими, казался как бы приглушенным, под стать скромному одеянию принца. Тем не менее сидящие за ним делали все, что могли, для поддержания беседы. Проходя мимо этого стола, Саймон заметил, что две главные фигуры в разговоре не участвуют. Джошуа, будто зачарованный висевшими на стене гобеленами, смотрел в пространство. Герцог Изгримнур тоже не вступал в застольную беседу, впрочем, причины этого ни для кого не составляли тайны. Даже Саймон видел, как сердито смотрит старый герцог в сторону Скали Острого Носа и как его огромные грубые руки раздраженно пощипывают бахрому камзола, сшитого из медвежьей шкуры.

Пренебрежение Элиаса к одному из самых преданных рыцарей Джона не прошло незамеченным за другими столами: некоторые из молодых дворян, хотя и старавшиеся не демонстрировать этого, казалось, находили восхитительным поражение герцога. Они перешептывались, прикрывшись руками, поднимали брови, показывая всю важность этого скандала.

Пока Саймон стоял, покачиваясь на одном месте, потрясенный шумом, дымом и собственными беспорядочными наблюдениями, раздался голос с заднего стола, резко потребовавший еще вина, и возвратил его к беготне и суете застолья.

Несколько позже, когда Саймон отдыхал, укрывшись за одной из гигантских драпировок, он внезапно заметил, что за главным столом между Элиасом и Гутвульфом появился новый гость. Вновь прибывший, в отличие от прочих, не был в трауре, он был одет в алые одежды с черным и золотым кантом, окаймляющим широкие рукава. Он наклонялся, шепча что-то на ухо Элиасу, а Саймон следил за ним, пораженный ужасом. Человек был совершенно безволос, даже без бровей и ресниц, но лицо его казалось совсем молодым. Кожа, туго обтягивающая череп, даже в оранжевом свете свечей выглядела поразительно белой; его глубоко посаженные глаза были такими темными, что казались только блестящими темными точками на безбровом лице. Саймон знал эти глаза — это они сверкнули на него из-под плаща с капюшоном, надетого на вознице экипажа, чуть не сбившего Саймона у Нирулагских ворот. Он содрогнулся, но не мог отвести от них взгляда. Что-то тошнотворное и зачаровывающее было в этом человеке, что-то, напоминающее извивающуюся змею.