Любовь в отсутствие любви - Эндрю Норман Уилсон

Итак, в шесть вечера он поехал встречать их после школы на станцию. Поцеловав Эмму и Томаса в макушки, он вдруг испытал ощущение не встречи, но разлуки. Разве он мог допустить, чтобы дети, вернувшись после недельного отсутствия, обнаружили, что у них больше нет отца? Что угодно, только не это!.. Видимо, ожидание разлуки и было причиной гнетущего уныния, охватившего его сейчас, когда все были дома. Он сидел в полутемной гостиной с аудиторским отчетом и стаканом виски. Барток бодрости не прибавлял. Школа! Сколько лет минуло с тех пор, как Саймона самого точно так же провожали, но при воспоминаниях об этом его каждый раз передергивало. Ему стало горько. Он почувствовал себя брошенным, как тогда, когда начинал с вечера воскресенья готовиться к школе, как тогда, когда прощался возле школьных ворот с родителями и потом вприпрыжку бежал открывать массивные двери, чтобы не опоздать к утренней молитве. Почему именно сегодня он почувствовал это так остро?

Его мысли прервал звон бьющегося стекла. Маркус? Малыш проснулся ни свет ни заря и решил, что сейчас самое время поиграть. Пришлось вставать. Сумасшедший дом! Ребенок перевозбудился, начал ко всем приставать, старшие его гоняли, все по очереди лезли в разговоры взрослых, носились как угорелые, Маркус от полноты чувств постоянно писался. Саймон из последних сил держал себя в руках. Потом Ричелдис попросила помочь ей в саду. Подоспевший Бартл взял Маркуса с собой в церковь. Когда же угомонится этот несносный мальчишка?

Он выскочил из гостиной и завопил:

— Что случилось?!

— Все в порядке, не беспокойся, — раздался сверху голос жены.

Тоже мне ответ! Он взбежал по лестнице. Хорошенькое «ничего»… Эти звуки мертвого могли разбудить!

Ричелдис стояла в спальне и гладила рубашки. Он никогда не понимал, почему этим надо заниматься именно в спальне, если существовала специальная комната. (К тому же непонятно, зачем она вообще их гладит, для этого существует миссис Тербот, которой они платят, и, между прочим, очень прилично.) Вовсю надрывалось радио.

— У тебя очень громко играет музыка, — сказала Ричелдис. — Элгар[33]или кто там…

— Что, черт возьми, были за звуки?

И тут он увидел. Акварель с видом Венеции, купленная его родителями, после того как они поженились, валялась на полу. Стеклянная рамка разлетелась на множество мельчайших осколков. Никакой художественной ценности она не представляла, да и Ричелдис ее никогда не любила. А для Саймона это была ниточка, связывающая его с прошлым. А она стоит и продолжает гладить. А кто это должен убирать? Утюг со злобным шипением сновал по доске. Неужели нельзя потише? Ему казалось, что раскаленный металл обжигает его кожу.

— Мне показалось, что с Маркусом что-то случилось.

— Странно, что ты вообще о нем вспомнил.

— Что?!

— Ничего. — Она попыталась стереть с лица саркастическое выражение.

— Повтори, пожалуйста, что ты сейчас сказала.

— Я не хотела тебя обидеть.

— Странно, но ты делаешь то, чего делать не собиралась. Я все выходные провозился с сыном, пока ты трещала с этой идиоткой.

— Не смей так говорить о Белинде!

— Почему? Она такая и есть.

— Ну хватит. — Ричелдис не хотела ссоры. — Это же глупо.

— И кто все должен убирать? — Он кивнул на то, что недавно было его любимой акварелью.

— Не видишь, я глажу. Твои же, между прочим, рубашки на утро.

— Если ты будешь и дальше так бухать утюгом, то я не удивлюсь, если рухнет что-нибудь еще.

— Саймон, милый…

— Довольна, да? Ты никогда ее не любила. Отец подарил ее маме во время их медового месяца.

— Ну хорошо, извини. Ты не будешь любезен собрать осколки?

— Ты разбила — ты и собирай. По-моему, это справедливо.

— Я ничего не разбивала. Как тебе не стыдно так говорить? — В ее голосе задрожали слезы, она отбросила не доглаженную рубашку. — Я тут стараюсь, выбиваюсь из сил после этих изматывающих выходных, глажу твои рубашки, будь они неладны, а ты говоришь всякие гадости.

— Тебя никто не просит их гладить. Тем более ты все равно за столько лет так и не научилась это делать.

— Боже, Саймон, замолчи… — Она расплакалась.

— Шкаф и так забит рубашками, которые гладила миссис Тербот. Ей за это, между прочим, платят деньги…

— Пойду принесу веник и совок, — произнесла Ричелдис деревянным голосом. Она прошла мимо, старательно избегая его взгляда.

Он стоял, чувствуя себя полным идиотом. Ему надо было на кого-то излить свой гнев, и жена для этого подходила как нельзя лучше. Это она виновата, что он сорвался, это она виновата, что он начал хамить. Услышав, что она возвращается, волоча пылесос по лестнице, он юркнул в туалет и заперся там, болезненно вздрагивая от каждого звука. Он понимал, что не прав, что напрасно так накинулся на Ричелдис, и от этого злился еще больше.

Видимо, крупные осколки и обломки уже были собраны, потому что неожиданно взревел пылесос.

— Что ты делаешь, мам?

— Убираю разбившееся стекло. Картина упала со стены, милый. Иди в постельку.

— А почему картина упала?

— Наверно, веревка, на которой она висела, перетерлась от старости.

— А почему ты плачешь, мамочка?

— Я не плачу, солнышко.

— Нет, плачешь.

— Маркус, марш спать.

Внезапная перемена тона вызвала бурю негодования. Ребенок разразился возмущенным ревом. Тут же строгие нотки в голосе Ричелдис сменились нежным воркованием.

— Ну, все-все, угомонись, мой хороший. Сейчас мамочка отведет тебя баиньки.

— А-а-а!

— Бедный мой малыш… ну все, успокойся. Мамочка тоже очень устала.

— А-а-а….

Истошные детские вопли впивались в уши подобно выстрелам. Пока Ричелдис утихомиривала сына, Саймон проскользнул вниз и плеснул себе виски. Плюхнувшись в кресло, он с жадностью схватился за стакан. Он не знал, ни который час, ни какой сегодня день. Голова гудела, как пустой котел. Ричелдис сама виновата во всем, сама! Она спровоцировала его на хамство! К ярости примешивалось мучительное чувство вины. Он не мог больше тут оставаться. Бежать! Куда угодно, хоть на край света, только бы не слышать воплей сынишки и ласкового голоса жены. Пока он пытался собраться с мыслями, Ричелдис вошла в комнату.

На ней был махровый халатик с капюшоном, в руках полотенце, которым она вытирала лицо. Тусклые, видимо, давно немытые волосы перехвачены резинкой. Вся она была какая-то неопрятная, жалкая. Подавив в себе угрызения совести, он обратил внимание на то, что она сильно подурнела за последнее время. Лицо потухшее, кожа серая, возле губ и глаз морщины. Не дай Бог ей сейчас попрекнуть его тем, что он пьет! Тогда он за себя не отвечает. Он сделал еще глоток виски и посмотрел на нее, надеясь, что она сейчас затеет ссору.