Повелители волков - Виталий Гладкий

Обычно осень и зиму они проводили в Ольвии — отсыпались, пьянствовали и буянили. А с весны уходили на промысел — били в лесах возле Борисфена дичь и разного зверя. Мясо оленей и диких лошадей-тарпанов они солили и вялили, чтобы потом продать на Торжище Борисфенитов, а шкуры пушных зверей сдавали Алкиму, который имел от этих сделок неплохую прибыль.

Алким знал, что Кимерий и Лид возвратились в Ольвию, и не с пустыми руками — землевладелец уже успел продать пушнину заезжему купцу из метрополии. Но вот где их можно отыскать, Алким понятия не имел. Сначала он послал на поиски раба, совершенно бестолкового малого, который знал двух приятелей в лицо, но тот пришел навеселе и лишь руками разводил — не найти их, никак не найти. Ольвия была как будто и небольшой, тем не менее людей в ней хватало, и затеряться среди этого многолюдья не составляло особого труда. Особенно если залечь в какой-нибудь землянке на окраине с несколькими кувшинами доброго вина.

Тогда Алким с некоторым сомнением обратился к Ивору — тот не был знаком с Кимерием и Лидом.

— Ты не беспокойся, хозяин, — с неизменной улыбкой уверенно ответил Ивор. — Немножко серебра в мой кошелек, и я тебе доставлю их тепленькими.

Алким покривился, будто съел кислое яблоко-дичок, повздыхал, и полез в кошелек — при всех достоинствах Ивор оказался парнем не промах. Конечно, плату за основную работу он получал небольшую, но когда дело касалось каких-либо поручений на стороне, землевладелец хватался за сердце — Ивор бесцеремонно брал в три раза дороже, чем другие. Спорить с ним на эту тему было бесполезно. «Хозяин, у тебя куча слуг. Почему бы им не заняться этим делом?» — говорил, безмятежно посмеиваясь, Ивор.

«Потому!» — мысленно отвечал сердитый Алким… и отсчитывал требуемую сумму; он точно знал, что Ивор исполнит его поручение в лучшем виде.

Ивор догадывался, где можно найти двух проходимцев. Ни один из обитателей ольвийского «дна», когда у него появлялись деньги, не проходил мимо капелеи Фесариона. Знал юноша и зачем они понадобились Алкиму. Похоже, именно их его хозяин хотел сосватать на роль проводников армии царя Дария.

В харчевне Фесариона в этот утренний час было не очень людно. Полуночники все еще спали, а те, кто трудился в поте лица своего, уже работали. В порту скрипели лебедки, свистели и кричали надсмотрщики, матросы крепили груз на палубах, вспоминая на разных языках всех богов, притом не всегда в превосходной степени, а купцы препирались с таможенниками, которые не прочь были выдоить из них лишнюю монету.

Из рыбозасолочных сараев, где от зари до зари копошились худые и мрачные рабы, доносилось зловоние соленой рыбы, к этим запахам примешивался дым с коптилен и запах мочи, — неподалеку от заведения Фесариона находился общественный туалет — но это никак не сказывалось на аппетите посетителей харчевни. Их обоняние было привычным к смраду; оно закалилось на рыбном соусе, который был любимой приправой греков, и в частности ольвиополитов.

Не добавлял приятных запахов и общественный туалет. Его построили на деньги богатых граждан по римскому образцу — в Ольвии было немало тех, кому довелось побывать в Риме, особенно представителей купечества. Конечно, ольвийский туалет не шел ни в какое сравнение с римским; в нем не было мраморных сидений, украшенных резьбой, и вода для смыва не была проточной (в Ольвии ее привозили рабы-водовозы в больших бочках), но рядом с лотков продавали куски мягкой губки на палочке для нужного дела, точно как в Риме, и это обстоятельство вызывало у членов магистрата чувство гордости.

Ивор зашел в харчевню-капелею и огляделся. Подслеповатые окошки давали мало света, а два жировых светильника теплились только на раздаче, возле термополия, — Фесарион, несмотря на хороший доход, был человеком экономным. Привыкнув к полумраку, Ивор наконец различил в дальнем углу спящую гетеру (она сидела на скамье, уронив голову на стол), поближе к выходу расположились скифы-гиппотоксоты, городская стража, сменившаяся после ночного дежурства, а возле одного из окон бражничали матросы, судя по одежде, фессалийцы. Их корабль был одним из последних в этом году — вскоре должны были начаться осенние шторма, и навигация замирала до следующего лета.

Увы, Кимерия и Лида в харчевне не было. Досадно, подумал Ивор, и обратился к Фесариону, который сумрачно глядел в оконце, подперев массивный подбородок своими кулачищами:

— Мое почтение, уважаемый Фесарион!

— А, это ты… Приветствую тебя, Ивор.

Судя по всему, они были хорошо знакомы.

— Что загрустил? — спросил Ивор, усаживаясь за стол.

— Зима скоро…

— Тебе-то что? В харчевне и зимой не протолкнуться.

— Так-то оно так, да не совсем. Зимой у меня столуется одна голытьба, что с нее возьмешь? А летом и осенью в харчевню заходит народ богатый, часто — купечество, кошельки у них полны серебра и золота, заказывают мясо и рыбу, дорогие вина…

— Не нуди, за сезон ты зарабатываешь вполне достаточно, чтобы потом целый год не бедствовать.

— А ты считал мои деньги? — огрызнулся харчевник.

— Недолго и сосчитать, — ответил Ивор и, заметив, что Фесарион недовольно нахмурился, поспешил добавить: — Но я рад, что дела у тебя идут отлично. И потом, всем известно, что лучше харчевни в городе не найти. У тебя можно и сытно покушать, и время приятно провести. Слава о твоем заведении ширится, тебя уже знают не только в полисах на берегах Понта Эвксинского, но и за морем.

— Твои бы слова да в уши богов, — проворчал Фесарион, стараясь не выдать, что слова Ивора для него как елей на душу. — Будешь что-нибудь заказывать? У меня есть отличное хиосское. Берегу это винцо только для хороших людей.

— Обязательно закажу. Вино в первую очередь… — «Гулять так гулять! — подумал Ивор. — За все платит Алким». — А еще поджарь мне рыбку, да побольше. Так, как только ты один умеешь. Но не доверяй это дело Санапи! Похлебки она варит потрясающе вкусные… когда находится не в «хорошем настроении», однако рыбу жарить не умеет.

«Хорошее настроение» у помощницы Фесариона, которую прозвали Санапи, случалось тогда, когда она была на изрядном подпитии. Собственно говоря, ее прозвище говорило само за себя. Она были скифянка, из вольноотпущенниц, а Санапи в переводе со скифского языка значило «выпивоха».

— Сделаем тебе рыбу, — пообещал Фесарион и принялся священнодействовать у плиты.

Тем временем появилась Санапи и по указанию харчевника принесла Ивору кувшин хиосского вина, родниковую воду и килик[45]. Она игриво повела плечами и посмотрела на юношу такими загадочно-прозрачными глазами, что тот несколько смешался. Санапи никак нельзя было назвать дурнушкой, только раньше она, что называется, светила ребрами (жадный Алким никогда не кормил рабов досыта — в основном чечевичной похлебкой и ячменными хлебцами, а зимой даже желудями), но в харчевне округлилась и стала как наливное яблочко.