Милая моя - Юрий Иосифович Визбор

конструкция, на его ногах скорохода не висели пудовые ядра формы, часто он только намечал тему и стремглав летел к следующей. Много россказней о его запоях. Однако мало кто знает, что он был рабом поэтических «запоев» — по три-четыре дня, запершись в своей комнате, он писал как одержимый, почти не делая перерывов в сочинительстве. Он был во всем сторонник силы — и не только душевно-поэтической, но и обыкновенной, физической, которая не раз его выручала в тонком деле поэзии. В век, когда песни пишутся «индустриальным» способом, Владимир Высоцкий создал совершенно неповторимый жанр личности, имя которому — он сам и где равно и неразрывно присутствовали голос, гитара и стихи. Каждый из компонентов имел свои недостатки, но, слившись вместе, как три кварка в атомном ядре, они делали этот жанр совершенно неразрываемым, уникальным, и многочисленные эпигоны Высоцкого терпели постоянно крах на этом пути. Их голоса выглядели просто голосами блатняг, их правда была всего лишь пасквилем.

Однажды случилось странное — искусство, предназначенное для отечественного уха, неожиданно приобрело валютное поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше сопутствовал артисту. Профессиональные французские ансамблики никак не смогли конкурировать с безграмотной гитарой мастера, которая то паузой, то одинокой семикопеечной струной, а чаще всего неистовым «боем» сообщала нечто такое, что никак не могли выговорить лакированные зарубежные барабаны.

Владимир Высоцкий испытывал в своем творчестве немало колебаний, но колебаний своих собственных, рожденных внутри себя. Залетные ветры никак не гнули этот невысокий крепкий побег отечественного искусства. Ничьим влиянием со стороны, кроме влияния времени, он не подвергался и не уподоблялся иным бардам, распродававшим чужое горе и ходившим в ворованном терновом венце. У Высоцкого было много своих тем, море тем, он мучился скорее от «трудностей изобилия», а не от модного, как бессонница, бестемья.

Ему адски мешала невиданная популярность, которой он когда-то, на заре концертирования, страстно и ревниво добивался и от которой всю остальную жизнь страдал. Случилось удивительное дело: многие актеры, поэты, певцы, чуть ли не ежедневно совавшие свои лица в коробку телевизионного приемника — признанного распространителя моды, ни по каким статьям и близко не могли пододвинуться к артисту, не имевшему никаких званий, к певцу, издавшему скромную гибкую пластинку, к поэту, ни разу (насколько я знаю) не печатавшему свои стихи в журналах, к киноактеру, снявшемуся не в лучших лентах. Популярность его песен (да простят мне это мои выдающиеся коллеги) не знала равенства. Легенды, рассказывавшиеся о нем, были полны чудовищного вранья в духе «романов» пересыльных тюрем. В последние годы Высоцкий просто скрывался, репертуарный сборник Театра на Таганке, в котором печатаются телефоны всей труппы, не печатал его домашнего телефона. Он как-то жаловался, что во время концертов в Одессе он не мог жить в гостинице, а тайно прятался у знакомых артистов в задних комнатах временного цирка шапито. О нем любили говорить так, как любят говорить в нашем мире о предметах чрезвычайно далеких, выдавая их за близлежащие и легкодостижимые. Тысячи полузнакомых и незнакомых называли его Володя. В этом смысле он пал жертвой собственного успеха.

Владимир Высоцкий всю жизнь боролся с чиновниками, которым его творчество никак не представлялось творчеством и которые видели в нем все, что хотели видеть, — блатнягу, пьяницу, пошляка, истерика, искателя дешевой популярности, кумира пивных и подворотен. Пошляки и бездарности издавали сборники и демонстрировали в многотысячных тиражах свою душевную пустоту и ничтожество. Каждый раз их легко журили литературоведческие страницы и дело шло дальше. В то же время все, что делал и писал Высоцкий, рассматривалось под сильнейшей лупой. Его неудачи в искусстве были почти заранее запрограммированы регулярной нечистой подтасовкой, но не относительно тонкостей той или иной роли, а по вопросу вообще участия Высоцкого в той или иной картине. В итоге на старт он выходил совершенно обессиленный.

В песнях у него не было ограничений — слава богу, магнитная пленка есть в свободной продаже. Он кричал свою спешную поэзию, и этот магнитофонный крик висел над всей страной — «от Москвы до самых до окраин». За его силу, за его правду ему прощалось все. Его песни были народными, и он был народным артистом, и для доказательства этого ему не нужно было предъявлять удостоверения.

Он предчувствовал свою смерть и много писал о ней. Она всегда представлялась ему насильственной. Случилось по-другому. Однако его длинное сорокадвухлетнее самоубийство стало оборотной стороной медали — его яростного желания жить.

P. S. Что же до того, что Владимир Высоцкий всячески отмежевывался от движения самодеятельной песни, то, как мне кажется, и говорить-то об этом не стоит. Он сам за себя расплачивался и сам свое получал. Просто это было его личное дело.

1980

«Умный в гору не пойдет»!

Когда в послевоенные годы мы стали заниматься горовосхождениями, вид наших бравых рюкзаков вызывал у окружающих лишь два замечания. Вопрос: «И сколько же вам за это платят?» — и высказывание, ставившее под сомнение наши интеллектуальные способности: «Умный в гору не пойдет». Но спустя какое-то время отношение к человеку с рюкзаком стало потихоньку меняться. В последнее время в связи с экспедицией на Эверест разговоры о базовых и промежуточных лагерях, качестве ледовых крючьев и особенностях гипоксии стали котироваться как весьма важные. Даже пенсионеры, видевшие Эльбрус лишь с кисловодских плоскогорий, считают необходимым вставить два-три замечания по поводу восхождения на гималайский гигант. Попутно хочу сказать вот что: конечно, гималайская экспедиция — явление в альпинизме выдающегося порядка. Однако иной раз создается впечатление, что дело это совершенно невиданное, незнакомое. Конечно, выше отметки 7495 метров наши горовосходители не поднимались. Это так. Но при всем радующем душу общественном внимании к эверестской эпопее не следует, думается, забывать, что за плечами у советских альпинистов маршруты огромной сложности, в том числе и высотные; что на международной арене и советские восходители, и пройденные ими пути давно пользуются почетом и уважением; что нашими спортсменами в зарубежных горах покорены с наилучшими показателями самые знаменитые маршруты. Так что отдадим дань Эвересту, поставим его, как великолепный алмаз, на центральное место, тем не менее, справедливо окружим его многочисленными и уже завоеванными драгоценностями самой высокой пробы…

Сотни тысяч людей отдыхают в горах, тысячи занимаются спортивным альпинизмом. Что манит в горы? Наверно, прежде всего сами горы, прекрасные, неповторимые, разные. Каждый горный район — это поток открытий, это вживание в новую природу, добровольное подчинение ее диктату, познание живых форм мира.

Вот запись из моего памирского блокнота:

«В самодельных