Мальчик в свете фар - Самюэль Бьорк

– Знаю, – сказала Миа.

– У тебя тоже возникло такое чувство?

– Да. Приставим к нему хвост?

– Давай прощупаем это, – сказал Мунк и пошел к машине.

В этот момент у него зазвонил телефон. Миа все увидела по его лицу задолго до того, как он положил трубку.

– Где?

– Отель в Гамлебюене.

– Есть связь? – спросила Миа, быстро открыв дверь в машину.

Мунк не ответил. Только кивнул, помрачнев, и быстро сел за руль.

Отель «Лундберг» располагался в конце переулка в Гамлебюене, ближайшим его соседом были железнодорожные рельсы, и его едва ли можно было назвать отелем. На старой неоновой вывеске светилась одна лишь буква «О», а на двери была приклеена бумажка с надписью от руки: «только наличные». Все это ясно говорило о том, кто имел обыкновение останавливаться в этом обветшалом здании. Патрульные уже перегородили узкую улочку, и Миа заметила, что СМИ стоят наготове: множество ретивых муравьев толпились за ограждением. Они с Мунком вошли в ржавую дверь, где на обшарпанном ресепшене их встретила слегка нервная Анетте Голи.

– Уже известно, кто он? – спросил Мунк, расстегивая пуговицы пальто.

– По документам – Курт Ванг. Кто-то утверждает, что он джазовый музыкант, но мы сейчас проверяем.

– Кто нашел его? – поинтересовалась Миа.

– Ресепшионист, – сказала Анетте, кивнув на заднюю комнатку, где виднелся силуэт пожилого мужчины с чашкой кофе в дрожащих руках.

– Постояльцев много?

– Нет, – ответила Голи. – Торчок в третьем номере и девушка из Боснии, отрицающая, что она проститутка, в пятом.

– Они еще тут? – спросил Мунк.

– Пока мы держим обоих в их номерах.

– Сколько всего номеров? – спросила Миа.

– Десять. Наша жертва в девятом, – сказала Анетте и пошла впереди них по коридору.

Их кивком встретил криминалист и дал каждому по паре голубых пластиковых перчаток.

– А на ноги? – спросил Мунк, указав на свои ботинки.

– Нет необходимости, – пробурчал эксперт и вышел из помещения.

Переступив порог номера, они поняли, что он имел в виду. Пол переживал не лучшие времена, и еще несколько отпечатков ног на полусгнившем ковре не сыграли бы большой роли.

– Вы дадите нам минутку? – сказала Анетте.

Трое криминалистов вышли из комнаты.

– Твою мать, – сказал Мунк, когда они шагнули в комнату и увидели лежавшее на кровати тело.

– Такой же фотоаппарат, – сказала Голи, кивнув на камеру на штативе. – Никон Е300. Думаешь, это имеет значение?

Последний вопрос был адресован Мии, но она не слушала. Давно она не бывала на месте преступления. Она уже почти забыла, каково это. В последние годы она пряталась за фотографии. Использовала их в качестве защиты, но не в этот раз. Она почувствовала, как к ней подбирается она.

Тьма.

– Телефон на столе, – сказала Анетте, словно откуда-то издалека, – принадлежит убитому, запрограммирован с помощью Spotify играть одну и ту же песню снова и снова, на это и среагировал ресепшионист. Очевидно, тут тонкие стены.

– Какую песню?

Теперь голос Мунка прозвучал издалека, будто из тумана.

– Джон Колтрейн. «My Funny Valentine».[7]

Миа взяла себя в руки. Нашла в кармане куртки пастилку и использовала ее так, как всегда это делала, – в качестве отвлекающего маневра. Трюк, которому научил ее психолог. «Вкус соли на языке. Защищает тебя. Символизирует что-то хорошее. Что-то красивое. Вы чувствуете, Миа? Получается?»

– «My Funny Valentine»? – переспросил Мунк.

– Да, – сказала Анетте. – Это что-то значит?

– Естественно, – кашлянула Миа. – Все, что он делает, что-то значит. Здесь нет ничего случайного.

– Значит, надпись вон там свежая?

Голи указала на надпись черным фломастером на обоях в цветочек над кроватью.

LOOK WHAT I CAN DO.

«Смотри, что я умею».

– Без сомнений, – сказала Миа, овладев собой.

Поначалу она едва взглянула на кровать, боясь того, как увиденное подействует на нее, но теперь позволила взгляду остановиться на безжизненном теле.

Молодой мужчина.

Где-то двадцать четыре-двадцать пять.

Рядом лежал саксофон.

На мужчине ботинки и куртка.

Глаза открыты.

Во взгляде страх.

Пальцы рук сжаты.

Словно он хотел защититься, но не смог.

– Как ты думаешь, что она означает? – пробормотала Анетте. – Надпись?

– Это из «Бэмби», – сказала Миа и подошла к фотоаппарату, стоявшему на треноге штатива, направленному на посиневшего парня на кровати.

– Откуда? – неуверенно переспросил Мунк.

– «Бэмби», – сказала Миа, приложившись к глазку объектива. – Это кролик говорит. Тот, который поскользнулся на льду.

– Но это же может…

Голос Мунка снова исчез вдалеке.

Она почувствовала, как к ней подбирается предчувствие того же, что было в лаборатории криминалиста, но сумела отбросить его. Цифра, процарапанная на объективе. Это могло быть случайностью, не так ли? Она могла быть там и раньше? Старый, видавший виды объектив. Это ведь необязательно что-то значит?

Миа полезла за новой пастилкой, когда ее глаза нашли то, что она искала, но предпочла бы не видеть.

Новая цифра.

«7».

– Такие же раны вокруг рта, – сказал Мунк, показав пальцем в перчатке. – Грудь осматривали? Там есть след от укола?

– Я подумала, что стоит подождать судмедэкспертов, – сказала Анетте, все еще словно из тумана. – Они в пути. Только что говорила с Лунд.

– Новая цифра, – пробормотала Миа, взяв себя в руки.

Двое следователей взглянули на нее.

– На объективе? – сказал Мунк, подходя к ней.

Миа кивнула.

– Черт, – сказал Мунк из-за фотоаппарата. – Семь. Четыре? Семь? Что это, черт подери, обозначает? Что думаешь, Миа?

Грязный пол пришел в движение, смешавшись с поблекшими цветами на обоях, отчего у Мии закружилась голова.

– Я не уверена, – сказала Миа, прикусив губу.

– Ты в порядке?

– Что?

Анетте с Мунком посмотрели на нее. Она увидела их встревоженные глаза где-то в дымке.