Русь против Орды. Крах монгольского Ига - Виктор Поротников

– И в Москве не задерживаться, государь! – вставил Григорий Мамон. – Самое лучшее для тебя – уехать в Кострому или Ярославль, забрав семью и казну. В случае беды найдутся воеводы для обороны Москвы от татар. Тебе же, государь, своей головой рисковать никак нельзя!

– Верные слова, государь! – поддержал боярина Мамона Иван Ощера. – Вспомни участь своего отца, угодившего в плен к татарам после неудачной битвы с ханом Улу-Мухаммедом под Суздалем. Про мятежных братьев твоих тоже не следует забывать, государь. Они живо используют любую твою неудачу себе во благо.

– Что же, мне бежать от врага, имея сто пятьдесят тысяч войска?! – рассердился Иван Васильевич. – Мои подданные меня на смех подымут!

– У хана Ахмата войск не меньше, чем у тебя, государь, – сказал Григорий Мамон. – Сила Ахмата неприметна, покуда татары на той стороне Оки мечутся, а стоит ордынцам прорваться на наш берег, и тогда запылает огнем вся округа отсель и до Москвы!

– В серьезных делах, государь, мнение черни значения не имеет, – многозначительно промолвил Иван Ощера. – Черни терять нечего. Ты же, государь, рискуешь потерять казну и власть.

– А коль угодишь в плен к хану Ахмату, то и жизнь потеряешь, государь, – добавил Григорий Мамон. – Хан Ахмат ныне зело на тебя зол!

После долгих раздумий и колебаний Иван Васильевич принял решение вернуться в Москву.

Летопись сообщает, что великий князь «поеха с Коломны в Москву, вняв смятенным речам бояр Ивана Васильевича Ощеры и Григория Андреевича Мамона, оставя всю силу ратную у Оки…»

– Нехорошо ты поступаешь, Якушка! – недовольно молвил Тимофей. – Побаловался с теткой моей и бросил ее, как дите сломанную игрушку. Аграфена Стефановна теперь целыми днями слезы льет, по тебе сохнет. Она меня упросила разыскать тебя, вот почему я здесь.

Этот разговор происходил в доме Якушки Шачебальцева, куда Тимофей пришел с раннего утра.

Хозяин сидел за столом и завтракал гречневой кашей, ржаным хлебом с маслом, вареными яйцами и козьим молоком. Прислуживала Якушке юная полная челядинка с темно-карими плутоватыми очами и длинной русой косой.

– Ну, сядь, коль пришел. – Якушка указал Тимофею на стул. – Каши хочешь? А молока?

Тимофей сел к столу, но от каши и молока отказался.

– Не дело это, Якушка, замужних жен соблазнять… – вновь начал Тимофей.

Однако Якушка раздраженно прервал его:

– Ты священник, что ли, будешь проповеди мне читать?.. Замужних жен соблазнять грех, незамужних дев тем паче, а кого тогда соблазнять? Старых вдов, что ли?

– Никого не надо соблазнять, – сказал Тимофей, исподлобья глядя на Якушку. – Женись и милуйся с супругой своей. Это будет по-христиански.

Якушка закашлялся, подавившись кашей. Он глотнул молока из кружки и утер рот рукавом льняной рубахи.

– Ты же знаешь, дружок, какая у меня доля: сегодня жив, а завтра мертв! – жестко промолвил Якушка, глядя в глаза Тимофею. – Какая, к черту, женитьба при такой жизни! – Якушка рывком задрал на себе рубаху. – Гляди, сколь на мне шрамов. Все на государевой службе заработаны, кроме вот этого. – Якушка закатал левый рукав рубахи, показав Тимофею свежий рубец повыше локтя. – Это я пострадал, разделавшись с дворянином Ефимом Ремезом и обоими его сыновьями. Вызволяя, кстати, из беды твою невесту и твоего тестя.

– Зачем было убивать Ефима Ремеза и его сыновей, ведь нужное моему тестю письмо было уже у него в руках? – хмуро обронил Тимофей. – Достаточно было вызволить из рук Ремезов Ульяну и умчаться с нею в Москву.

– Зло нужно вырывать с корнем, дружок, – ответил Якушка, прихлебывая молоко из кружки. – Твой тесть мог замешкаться в пути, и если бы мои люди не покончили с Ремезами сразу после его отъезда из их поместья, то эти ретивые молодцы могли бы помешать ему вызволить семью из неволи. А так все получилось чисто и гладко!

– Что же с теткой моей делать? – спросил Тимофей. – Она умоляет тебя о встрече. Лица на ней нет, вся исстрадалась по тебе!

– Почто же супруг ее не приласкает? – промолвил Якушка. – Аграфена Стефановна дивна и лицом, и телом, кровь с молоком! Иль он не замечает ее страданий?

– Дядя Ермолай уехал в Нижний Новгород покупать лошадей для войска по поручению великого князя, – сказал Тимофей. – Домой он вернется не скоро.

– Передай Аграфене Стефановне, дружок, что сегодня у меня дел невпроворот, – проговорил Якушка, поднявшись из-за стола. – Кстати, ты мне тоже понадобишься, дружок. Ты ведь теперь мой должник. Не забыл?

– Не забыл, – смущенно улыбнулся Тимофей.

В Москве царило тревожное ожидание. Горожане, отвыкшие за тридцать лет спокойной жизни от угрозы татарского набега, были взволнованы до крайности, видя, что все ратные люди из Москвы и окрестных городов ушли по направлению к Оке, которая стала неким рубежом, отделяющим Русь от орды хана Ахмата. Отъезд к войску великого князя со старшим сыном добавил московлянам уверенности в том, что опасность прорыва татар к Москве весьма и весьма велика. Люди на каждом углу вспоминали разгром Москвы Тохтамышем сто лет тому назад. Самые зажиточные из горожан потихоньку перебирались с наиболее ценным имуществом в каменный московский кремль.

В этой нервозной обстановке неожиданное появление в Москве Ивана Васильевича с кучкой приближенных на забрызганных грязью лошадях вызвало среди городских низов бурный всплеск эмоций. Толпы людей бросились навстречу великому князю, запрудив улицы и обступив небольшой княжеский эскорт. Со всех сторон неслись крики: одни проклинают государя за скупость, мол, его отказ платить дань Орде навлек на Русь татарскую напасть; другие бранят великого князя за робость, мол, бежал из Коломны, бросив свое войско; третьи припоминают государю прежние грехи, мол, за которые теперь Господь наказывает его, а заодно и весь народ нашествием татар.

Однако при всем этом горожане умоляют великого князя не бросать их на растерзание ордынцам. Люди тянут к государю руки, касаясь его сапог, рук, сжимающих поводья, вымокшего под дождем плаща.

Медленно пробираясь со своей свитой по узким улочкам Посада, заполненным народом, чернобородый мрачноглазый Иван Васильевич мигом утратил свою высокомерную выправку. Он сидел в седле, ссутулившись, с опаской взирая на людскую толчею перед своим конем и у своего стремени. Народ вдруг напомнил ему сильного необузданного зверя, способного растерзать и его самого, и едущих с ним бояр и гридней. Причем толпа вполне могла бы обойтись и без оружия, тысячи мозолистых рук на пике ярости легко разорвали бы на клочки Ивана Васильевича и всех его спутников.

Пробившись наконец в кремль, Иван Васильевич с невыразимым облегчением перевел дух. Сняв с головы шапку, он обтер ладонью свой вспотевший лоб. У него было ощущение, что ему каким-то чудом удалось вырваться из смертельной ловушки.

Однако окончательно успокоиться Ивану Васильевичу так и не удалось. В дворцовых палатах к нему подступили митрополит Геронтий и архиепископ Вассиан. Оба, разделяя тревогу московлян, стали упрекать государя за то, что он в такое трудное время бросил войско и приехал в Москву.