Полька - Мануэла Гретковска

Читаю воспоминания пани Фишер[42]. Влюбившись в Костюшко, она отправилась вслед за ним в Париж. Не умея очаровать его своими прелестями, она соблазняет Костюшко умом и привозит домой, в Польшу, на память от командующего, рекомендованного им сына полка, который просит ее руки. Неудачный брак, неудачная наполеоновская кампания, в которой пани Фишер сопровождает мужа.

Нам не спится. Размышляем, существуют ли бордели с беременными женщинами. Наверняка есть любители таких архетипических и архижопных удовольствий.

3 ноября

Покупаем рабочий стул: крутящийся, с регулируемой высотой. Петушок уже год уговаривал меня купить удобное кресло. Если бы не беременность, я бы осталась при (на) старом. Но уже стало тяжело наклоняться к столу, скоро придется запихивать живот под столешницу.

Перед тем как выйти в мир (магазин), Петр мажет лицо кремом. Втирает изысканное косметическое средство с энтузиазмом неофита (несколько лет уговоров).

— Надо же за собой следить. — Он появляется на пороге ванной, похожий на небрежно накрашенного трансвестита.

— Что это за крем?

— Ну, из газеты, рекламный, пробная упаковка.

— Это же основа для макияжа.

— Там было написано: «питает кожу, увлажняет».

— Иди умойся, — говорю ему, словно вульгарно накрасившейся девчонке. Да здравствует равенство?

В четыре темно, хотя еще не вечер. Тучи загустевают в сумерки, замораживаются на зиму.

Пани Фишер: «Домбровский (тот самый, знаменитый, из гимна «марш, марш, Домбровский, с земли польской…»[43]) плохо, едва-едва говорил по-польски».

Изобретение, достойное беременной женщины: к дверной ручке можно привязать веревочку, тогда не придется вылезать из ванны, чтобы захлопывать дверь, которую я поначалу открываю из-за духоты.

Около двух или трех ночи шум. Пьяный Хеллоуин: на тротуаре девочки в мини, на каблуках, с розовыми дьявольскими рожками — шатаются, их рвет.

— Праздник Всех Святых скоро прикажет долго жить. Старики, заботящиеся о кладбищах, однажды там и останутся, а в секуляризованных церквах в этот день будут устраивать rave party[44], — злорадно замечает Петушок.

Болтаем до пяти. Я ворочаюсь с боку на бок, внутри что-то булькает. Очень хочется лечь на живот. Но, говорят, тогда сдавливается брюшная аорта, и ребенок получает меньше кислорода. Переворачиваюсь на бок — теперь матери достается меньше сна. День после Хеллоуина кошмарный, сизо-невыспавшийся.

По домам ходят ребята в масках и выпрашивают: Godis[45]? Buss[46]? Если не «godis», то «buss» — забросают яйцами. Террор — на этот раз не смерти, а молодости.

4 ноября

В полдень я сваливаюсь. Пытаюсь работать лежа, стоя. Ничего не получается. Тошнота — из носа, не из желудка. Словно не только вот-вот вырвет, но и кровь носом пойдет.

На улице следы Хеллоуина — выброшенные маски, использованные лампадки. Тут же крутятся свидетели Иеговы. Пристают к прохожим, пользуясь «человеческой паранойей» — страхом смерти.

Сценарий «Польских дам» продвигается — сцена за сценой. Две-три в день — идеальный темп, без спешки. За спиной, словно адский ангел-хранитель, — неотступная мысль: «Что там с результатами обследования?»

7 ноября

С помощью фэн-шуй мы избавились от соседей. В своей квартире они бывают только по выходным. Можно орать, слушать музыку. Заниматься любовью в ванной, не включая для маскировки воду. Вокруг полная тишина. Прохожие за окном — персонажи немого кино: бегут, беззвучно открывая рот.

Задумавшись, ставлю чашку в пространство. На мгновение она зависает, не в силах поверить, что с ней, хрупкой родственницей Розенталей, могли обойтись столь дерзко. Шокированная, падает в обморок, становится совсем уж прозрачной и рассыпается в фарфоровую пыль.

Прошли две недели. Письмо из больницы. Осторожно открываю: ничего страшного там быть не должно, иначе сообщили бы раньше… В белом конверте — моя не слишком чистая совесть.

От страха «фотографирую» сразу всю страницу: Даун — нет, другие заболевания — нет.

Здоров! «Пол ребенка будет известен 10.11. Контактный телефон…»

— Петр, письмо из больницы… — бужу я Петушка.

— Все в порядке? Я так и думал. — Петр спокойно засыпает.

Бегу в лес. Чирикаю вместе с последними птицами. Болтаю со своим животом, извиняюсь… Бестолково машу руками, повторяю фигуры Тай-Ши. Не могу сосредоточиться, вместо плавных упражнений — радостный танец. Опьяневшее сознание выдает галлюцинацию: на поляну выходит узкоглазый буддистский монах. Направляется ко мне. Петр был прав, говоря, что Малыш — месть Тибета (мои июльские травки от «рака», выписанные варшавскими дальневосточными целителями).

— Привет! — кланяюсь я призраку, воплотившему мои предчувствия.

Под оранжевой «сутаной» у монаха теплая клетчатая рубашка. Он приехал из Бирмы по приглашению шведской семьи, нуждающейся в духовной поддержке. У хозяйки рак груди. Монах живет в лесной избушке и учится водить трактор — сгребает срубленные ели. Ждет первого снега — первого в его жизни.

Заглядываю в свой талмуд — «Беременность. 40 недель». Что теперь? Ребенок здоров… да ничего подобного! Положительный результат перинатального обследования вовсе не гарантирует здоровья ни ребенку, ни матери. В книге по неделям перечисляются грядущие опасности до самого конца девятого месяца: бореллиоз, тромбоз, меконий, фибронектин. Ассортимент болезней богаче, чем набор имен в святках. Блин, я прошла все обследования, словно слалом с препятствиями, а тут вдруг выясняется, что это девятимесячный марафон ипохондриков? Справочник-ужастик отправляется в холодильник, где я держу старые ненужные книги.

8 ноября

Середина сценария. Амалия Мнишек[47]возвращается в Польшу (хорошо ей). Встреча перед дворцом в Дукле.