Охота на Овечкина - Инна Шаргородская

– Дам, – торопливо сказал Доркин. – Я дам тебе любую страшную клятву. У нас принято клясться пяткой святого Паприка, коей он лягнул искусителя в зад и на которую не мог потом наступить до конца своей жизни. А у вас?

– Это не шутки, Баламут, – нахмурился колдун. – Беда с вами, невеждами… Ладно. Постой минуту.

Он скрылся в кабинете и вернулся, неся в руках кусочек необработанного янтаря на тонком кожаном шнурке. Надев его на шею Доркину, он сердито сказал:

– Это оберег. Не потеряй, ради всего святого. И слушай меня внимательно – пока будешь гулять, следи за своим самочувствием. Если станет как-то не по себе – остановись. Произнеси следующие слова: «Тамрот, фатум мобиле, кианос, аэр». Если в результате станет еще хуже – хорошенько запомни место, где это случилось, и немедленно возвращайся. Ты понял меня? Ничего не делай… сразу беги домой. В этом случае помощь твоя будет неоценимой!

– Понял, понял, – нетерпеливо сказал Баламут. – Фатум мобиле, ки… кианос, аэр. Клянусь святым отцом-нефелинцем, так я и поступлю. Удачи тебе, колдун, в твоих поисках.

– Удачи и тебе!

Аркадий Степанович постоял в дверях, провожая взглядом Баламута, припустившего вниз по лестнице, потом тяжко вздохнул.

– Надо будет проследить, – проворчал он себе под нос. – Не верю ни одному слову… лучше бы я его не отпускал!

* * *

И он был абсолютно прав в своих опасениях.

Баламут, вырвавшийся наконец на свободу, преисполнен был решимости, которая совсем не понравилась бы Босоногому колдуну, знай он о ней, – решимости загладить свой промах. Он и никто другой упустил Овечкина с талисманом, когда тот сам шел в руки. Доведись ему теперь встретить этого белобрысого остолопа, Овечкину очень сильно не поздоровилось бы. Надеяться на встречу, правда, не приходилось. И все-таки он был где-то рядом, он… и принцесса Май. Доркин пожалел на секунду, что нет с ним Де Вайле. Уж та не стала бы сидеть в кабинете!..

Он шел весьма целеустремленно, обшаривая цепким взглядом лица прохожих и заглядывая во все закоулки, хотя и не знал, кого или что надеется отыскать. Однако улицы были полны народу в этот чудесный вечер, и очень скоро от обилия лиц у Баламута закружилась голова, и целеустремленность его начала понемногу рассеиваться. Люди вокруг никуда не спешили, просто прогуливались, и в самой атмосфере, казалось, витал дух праздности и расслабленности. Постепенно королевский шут замедлил шаги, подпав незаметно под настроение толпы, и при виде многочисленных ярких баночек с питьем в руках у прохожих сам ощутил немалую жажду.

За утолением ее дело не стало. Баламут без труда нашел то, что ему было нужно, – кабачок на перекрестке, под открытым небом, что позволяло, утоляя жажду, обозревать окрестности. Разглядывая бутылки за спиной кабатчика, он приметил такую же золотисто-коричневую жидкость, какой поил его нынче колдун, заказал именно ее и не ошибся. Жидкость называлась коньяк, и хотя качеством оказалась похуже, чем колдунова, все ж таки была очень недурна. Он устроился со своим стаканчиком так, чтобы видеть все четыре направления улиц, вздохнул, глотнул и позволил себе наконец слегка расслабиться.

Где-то неподалеку играли и пели невидимые музыканты – одно из повседневных чудес этого мира. Голоса и музыка звучали тихо и неразборчиво, успокаивая и убаюкивая, как и вся атмосфера этого вечера. И уж с этой стороны королевский шут не ожидал никакого подвоха. Он только начал получать истинное удовольствие от своего времяпрепровождения, когда музыканты умолкли и после небольшой паузы вдруг раздался молодой и приятный голос, который с полусерьезною, полунасмешливой интонацией запел что-то о жизни и о соловье, которого он призывал лететь над бездной и рассказать его любезной, что он еще жив… И в сердце Баламута, в существовании которого он полусерьезно-полунасмешливо сомневался, словно вонзился кинжал.

Он забыл обо всем, и перед внутренним взором его предстала принцесса Май. Он забыл и о своем возрасте, и о разнице в их положении, чего не позволял себе никогда. Сейчас это почему-то не имело значения. Невозможное не то что показалось возможным, но преобразилось и явилось ему в совершенно ином виде. В некоем совершенно ином мире он не был самим собой – Баламутом Доркином, королевским шутом, а был юным красавцем-бродягой, и принцесса Май была вовсе не принцессой, а простой девчонкой, его девчонкой, которая ждала, а может, и не ждала его, поскольку дело было совсем не в этом. Молодой бродяга этот мог на что-то надеяться… проклятая песня!

И Баламут вскочил с места, не в силах выносить эту сладкую муку, и пошел куда глаза глядят, не выбирая направления. А песня неслась за ним по пятам…

Он не знал, сколько времени шел, против воли повторяя и повторяя: «Пой, мой соловей…» Но сердце в какой-то момент вдруг дернулось – раз и другой – и как будто провалилось в желудок. Доркин замер на месте, прижав руку к груди, и ощутил мгновенно выступивший на лбу холодный пот.

Шедшая навстречу полная дама преклонных лет замедлила шаги и остановилась.

– Вам нехорошо? – участливо обратилась она к Баламуту.

– Нет, нет, – пробормотал он, отмахиваясь от нее свободной рукой, а другой продолжая придерживать сердце, которое вздумало теперь прыгать с места на место. – Проходите, пожалуйста!

Дама пожала плечами и удалилась, пару раз еще оглянувшись на странного незнакомца.

Заданный же ею вопрос напомнил наконец Доркину о предостережениях Босоногого колдуна.

– Кажется, мне и впрямь нехорошо, – пробормотал он себе под нос и, морщась, огляделся по сторонам.

Он находился на узкой тихой улочке, осененной пышными деревьями. Странный сердечный приступ остановил его возле высокого шестиэтажного дома, сложенного из серого камня, и при взгляде на этот дом Баламута слегка затошнило.

– Тамрот, – тихо сказал он, превозмогая неприятные ощущения. – Фатум мобиле, кианос, аэр.

В глазах у него немедленно потемнело. В ушах раздался шум, а сердце устроило такую свистопляску, что подогнулись колени. И чувствуя, что вот-вот упадет, Доркин инстинктивно схватился за шнурок на шее и сдернул с себя выданный колдуном оберег.

В ту же секунду он полностью пришел в себя, и все болезненные ощущения прекратились. Он снова твердо стоял на ногах и смотрел на мир ясным взором. Сердце мирно тукало в левой половине грудной клетки, как ему и полагалось.

– Ага, – удовлетворенно сказал Доркин, зажал оберег в кулаке и еще раз, сощурясь, оглядел дом из серого камня.

Дом был как дом, выглядел внушительно и солидно и приступов тошноты больше не вызывал. Парадная дверь его была закрыта на кодовый замок, но Баламуту повезло. Как раз сейчас она распахнулась, из дома вышла женщина, и Доркин не задумываясь воспользовался моментом, чтобы войти.

Едва он очутился в подъезде, рука, сжимавшая янтарный камушек, зачесалась, и королевскому шуту почудился голос Босоногого колдуна: «Домой, Баламут, немедленно домой!»