Причинное время - Лев Рубинштейн

И он решил во что бы то ни стало познакомиться с автором. Дело оказалось непростое, потому что автор в те годы был не очень склонен к новым знакомствам. Но через каких-то знакомых знакомых знакомых встреча все же была устроена.

Об этой долгожданной встрече в дневнике молодого поэта осталась лишь короткая запись. Я, конечно, не помню ее дословно. Но была она приблизительно такая: “Познакомился с Н. А. 3. Ожидал большего. Он говорил довольно банальные вещи. Например, что его любимый поэт — Пушкин”.

Человеку художественной профессии или просто художественного, артистического склада органически свойственно стремление быть нетривиальным. Это естественно. А как же иначе!

Хорошо и правильно, когда это стремление реализуется в сфере собственно художественной, и тогда— если хватает сил, таланта, терпения, энергии и, наконец, везения — художнику удается создать оригинальную, ни на что не похожую поэтику, существенно расширить пространство жанра или, пуще того, создать новый, небывалый жанр, решительно внедриться в зоны, не освоенные или не замеченные предшественниками.

Но получается гораздо печальнее и рискованнее, когда это стремление реализуется не в художественном творчестве, а в повседневном социальном поведении.

Иногда почти мистический ужас перед “тривиальностью” играет с человеком злую шутку, и он, увертываясь от банальностей и очевидностей, практически вынуждает себя говорить или делать несусветно глупые, а иногда и откровенно подлые вещи, оправдывая все это тем неоспоримым, как ему кажется, обстоятельством, что он, например, “гений” или на худой конец “талант” и на этом основании всегда прав.

Бывают случаи, когда необходимость высказать нечто заведомо очевидное, нечто вроде того, что Земля круглая, а вода жидкая, что воровать и врать дурно, что не следует обижать слабого или не пытаться защитить его от сильного, требует от художественного человека не только гражданской, но и интеллектуальной и артистической отваги.

Бывают случаи, когда самая, казалось бы, обыденная социальная вменяемость, третируемая художественно одаренными натурами как обывательский взгляд на жизнь, как мировоззрение вечно стонущих гагар, которым недоступно наслажденье чем-то там таким, является желанным плодом мучительных умственных усилий.

На вопрос, почему это вдруг именно сейчас автор решил коснуться этой (тривиальной, заметим) темы, я не отвечу ничего, кроме того, что нет, не вдруг.

А на вопрос, не кажется ли автору, что для пущей убедительности было бы неплохо привести пару-тройку конкретных примеров, опять же ничего не отвечу, кроме того, что слишком уж много их, этих примеров, — ищите сами.

Не так давно я опубликовал в Фейсбуке примерно такой пост:

Через день-два я наткнулся в Сети на комментарий неизвестного мне человека, упрекнувшего меня в черной неблагодарности. В том, что и я, мол, как и все тут, кормлюсь из той же “нефтяной трубы”, но, типа, кусаю грудь, которая… и так далее.

Удивительное, неизбывное, непоколебимое холопское сознание. Затверженная на века убежденность в том, что не сами люди кормят себя или своих детей. Что они навсегда — с рождения и до смерти — обязаны быть благодарны государству, которое…

Которое — что? Которое, вообще-то говоря, во всем цивилизованном мире воспринимается как обслуживающий персонал, как всего лишь совокупность институтов, чьей прямой обязанностью является обеспечение и защита прав и свобод законопослушных граждан. Хорошо с этим справляется государство — молодцы, выберем на следующий срок, если, конечно, этот следующий срок не противоречит законам страны. Плохо работает, неэффективно — давай, до свидания. И вообще, нам интересно знать, на что и как расходуются наши налоги.

Не знаю, кто как, но я никогда не ощущал, что я кормился и кормлюсь из рук государства, тем более — из пресловутой “трубы”. Из материнской груди — питался, было дело. Из бутылочки с соской — тоже было. В школьном детстве меня кормили родители. Когда я повзрослел, я стал кормить себя сам. И делаю это до сих пор.

Но наши так называемые государственники свято убеждены, что все, кто живет в этой стране, должны быть по гроб жизни обязаны и благодарны. Дети — за счастливое детство. Взрослые — за то, что они все еще живы. Евреи — за то, что товарищ Сталин спас их от окончательного решения соответствующего вопроса, хотя не вполне спас от неокончательного, которого тоже, прямо скажем, не показалось мало. Крымские татары, чеченцы, ингуши, корейцы, российские немцы и многие другие должны быть благодарны за то, что их всего лишь переселили в Сибирь и Казахстан, хотя могли бы и, не говоря худого слова, попросту перебить — делов-то. Давившиеся в очередях за синюшными сосисками должны были быть благодарными за то, что было все-таки за чем им давиться.

Да и я сам, видимо, за сам факт своего появления на свет должен быть по гроб жизни благодарен родному государству в лице товарища Сталина, еще в 1936 году предусмотрительно запретившего аборты.

И повсюду во все времена чаще других звучали фразы, начинавшиеся со слов: “Скажите еще спасибо, что… ”

Скажите еще спасибо, что не убили, не посадили в тюрьму, не выселили из дому, не отняли последнее. Спасибо!

Известно, что ворчат и злопыхательствуют лишь неблагодарные. И когда неблагодарных время от время за их неблагодарность “ставят на место”, остальные должны благодарить родные органы за бдительность и своевременную прополку монохромного и преисполненного лютой благодарности народонаселения.

Получалось всегда так, что здесь никто сам себя не кормил и не содержал. А всякий труд был лишь проявлением сыновней благодарности за неустанную заботу партии, правительства и лично всякого, кто на текущий момент был самый главный. Всенародная благодарность выражалась в тоннах угля и чугуна, центнерах пшеницы, литрах молока с коровы, километрах текстиля и, наконец, в создании ярких художественных образов, которые прославляли все то же государство или в крайнем случае “человека труда”, который, в свою очередь, был благодарен все тому же государству, которое… В общем, дом, который построил Джек.