Череп грифона - Гарри Тертлдав

— Не беспокойся, дорогой. Мы и вправду отплываем завтра.

— Завтра, — мечтательно повторил Соклей.

— И поверь, — добавил капитан «Афродиты», — я так же рад убраться отсюда, как и ты.

По его тону Соклей понял, что Менедем не шутит. Но даже ради спасения собственной жизни он не смог бы догадаться, почему его двоюродному брату так не терпится отплыть.

Если бы это не вызвало пересудов, Менедем провел бы свою последнюю ночь на Родосе на юте «Афродиты», завернувшись в гиматий. Вообще-то он с радостью провел бы таким образом много ночей. Но тогда кто-нибудь мог бы догадаться, почему Менедем так поступает, а меньше всего ему нужны были слухи с правдивой подоплекой.

* * *

Когда Менедем перед рассветом спустился по лестнице во двор, готовясь двинуться к соседнему дому, где жил Соклей, он увидел Бавкиду с хлебом и чашей вина, которые она принесла с кухни.

— Радуйся, — сказал Менедем.

Он не мог просто ее игнорировать, потому что тогда Бавкида пожаловалась бы мужу — и не без причин, — а это породило бы лишние проблемы.

— Радуйся, — ответила она серьезно. — Удачного тебе плавания. Возвращайся как можно скорей и с кучей серебра.

— Спасибо. — Менедем повернул в сторону кухни. — Я тоже собираюсь раздобыть что-нибудь на завтрак, чтобы съесть по пути в порт.

Бавкида кивнула. Все, что она делала, выглядело серьезным, почти торжественным.

«На что, интересно, эта женщина была бы похожа, воспламененная и страстная? — гадал Менедем. — Сгорала бы она тогда от пыла потому, что обычно такая спокойная?»

Юноша почти вбежал на кухню, подгоняемый своими мыслями. Он бы с удовольствием на какое-то время остался на кухне, в надежде, что Бавкида уйдет по лестнице обратно в женские комнаты… Но ведь «Афродита» не станет ждать, и если он не зайдет за Соклеем, тот зайдет за ним сам. Поэтому Менедем вышел во двор с ломтем хлеба в руке.

Бавкида все еще была там, завтракая.

— Будь осторожен, — сказала она Менедему. — Все, о чем мы говорили раньше… Похоже, это скоро станет правдой. И все это плохо для Родоса и плохо для торговли.

— Знаю.

Менедем вгрызся в хлеб, стараясь есть как можно быстрее.

С полным ртом он продолжал:

— Но я обязательно вернусь. Я должен вернуться. Если я не вернусь, отцу не на кого будет кричать.

Бавкида резко вдохнула. И Менедем понял, что еще ни разу при ней не ругал отца. Когда он жаловался на Филодема, он всякий раз жаловался Соклею… До этого момента. А жаловаться женщине на ее мужа — не лучший способ завоевать ее симпатию.

— Он желает тебе самого лучшего и ждет от тебя самого лучшего, — сказала Бавкида. — И сердится, если его ожидания не в полной мере оправдываются.

«И выбирает наихудший способ, чтобы получить от меня самое лучшее», — подумал Менедем, но не сказал этого вслух. Он запихал в рот остатки хлеба, быстро прожевал и проглотил. Хлеб оцарапал его глотку, как галька.

— Мне пора, — сказал он.

Бавкида кивнула.

— Удачного плавания, — повторила она. — И возвращайся скорей.

Она встала.

Менедем мог бы по-родственному ее обнять — Бавкида ведь была его мачехой.

«Да уж, обнять, — зло ухмыльнулся он про себя. — А что бы ты сделал, если бы отец спустился по лестнице и увидел? Тебе нужно уплыть прочь и больше не возвращаться домой».

Он никогда не знал такой нервотрепки, гоняясь за чужими женами в других городах.

Менедем почти бегом устремился к дверям. Всякий раз, уходя от Бавкиды, он чувствовал себя так, как будто его только что выгнали взашей.

Оказавшись на улице, юноша почувствовал облегчение. Оказаться в открытом море в тысяче стадий от Родоса будет еще большим облегчением.

Менедем закрыл за собой дверь и повернулся к соседнему дому, намереваясь зайти за Соклеем. Сделал шаг — и почти врезался в двоюродного брата.

— Радуйся, — сказал Соклей. — Незачем так прыгать. Я как раз собирался за тобой зайти.

— А я как раз собирался зайти за тобой, — ответил Менедем. — И не слышал твоих шагов.

Неудивительно, ведь ни один из них не носил обуви.

— Теперь, когда мы зашли друг за другом, — продолжал Менедем, — давай двинем на судно. На что поспорим, что Эвксенид будет ждать нас на пристани?

— У меня есть лучшие способы потратить деньги, — сказал Соклей. — Ты захватил изумруды?

Менедем похлопал по маленькому кожаному мешочку, висящему на поясе, которым был перехвачен его хитон.

— Они здесь — все, кроме одного, который отец купил для своей новой жены.

Он говорил негромко, не желая, чтобы его слова услышала Бавкида: камень был все еще у ювелира.

— Жаль, что он решил так поступить. Значит, мы сможем продать одним изумрудом меньше. — Соклей развел руками. — Но что тут можно поделать?

— Немногое, — ответил Менедем.

Соклей не знал, что Менедем сам предложил отцу взять изумруд, а Менедем не собирался рассказывать об этом двоюродному брату.

— Давай. Пошли.

Мнесипол уже вовсю бил молотом по наковальне, когда они подошли к кузне. Он помахал им одной рукой, не выпуская молота из другой. Кузнец хорошо знал двоюродных братьев.

— Ему не хватает только хромоты, чтобы стать вылитым Гефестом, — заметил Менедем.

— А что, и вправду, — ответил Соклей. — Предлагаю игру: кто из наших знакомых больше всего подходит на роль олимпийских богов? — Он посмотрел на Менедема. — А, Гермес в крылатых сандалиях?

Менедем прошел несколько шагов с весьма гордым видом. Он был отличным бегуном на короткие дистанции, хотя и не удостоился чести представлять Родос на Олимпийских играх.

Он упустил свой шанс сделать реплику в начале игры, но быстро к ней присоединился:

— У нас имеется Посейдон в лице нашего келевста.

— Верно, — сказал Соклей. — А Аристид сойдет за всевидящего Аргуса.

Они прошли мимо булочной Агатиппа, все еще играя в эту игру.

— Я знаю, кто может быть сероглазой Афиной, — сказал Менедем.

— Кто? — спросил Соклей.

Менедем указал на него.

— Ты.

— Я? Афиной? — Соклей так удивился, что произнес имя богини нараспев — на куда более протяжном дорийском, чем обычно. — Ты спятил. У меня борода, если ты случайно не заметил.

— Это же театр, мой дорогой, — беззаботно произнес Менедем. — Актеры играют все женские роли. Если ты спрячешь лицо за маской, всем будет плевать на бороду, потому что для этой роли нужен именно такой острый ум, как у тебя.