По ту сторону порабощающих нас иллюзий. Дзен-буддизм и психоанализ - Эрих Фромм

Вытеснение не всегда бывает столь радикальным, как в данном случае. Так, вытеснение «потенциально известного» факта встречается чаще, чем вытеснение факта хорошо известного. Примером такого механизма служит то, что миллионы немцев, включая многих ведущих политиков и генералов, заявляли, будто они не знали о наиболее страшных зверствах нацистов. Рядовые американцы склонны были подозревать (я говорю «были», поскольку во время написания этой книги немцы – уже наши ближайшие союзники, поэтому все представляется в ином свете, чем это было в то время, когда немцы еще были нашими врагами), что они, должно быть, лгут, потому что вряд ли они могли не видеть того, что у них перед глазами. Те, кто так говорит, забывают, однако, человеческую способность не замечать того, что ему не хочется замечать, стало быть, что он может искренне отрицать нечто такое, что он знал бы, если бы только захотел узнать. (Г. С. Салливан ввел очень удачное обозначение этого явления: «избирательная невнимательность».)

Другая форма вытеснения заключается в том, что одни аспекты события запоминаются, а другие забываются. Когда сегодня говорят о политике «умиротворения» в 30-е годы, то вспоминают о том, что Англия и Франция, опасаясь перевооружившейся Германии, старались удовлетворить требования Гитлера в надежде, что эти уступки побудят его не требовать больше. При этом забывается, однако, что консервативное правительство Англии, будь то правительство Болдуина или Чемберлена, симпатизировало нацистской Германии, как, впрочем, и Италии Муссолини. Если бы не эти симпатии, разве нельзя было остановить милитаризацию Германии задолго до того, как возникла необходимость в умиротворении. Официальное негодование по поводу идеологии нацизма явилось результатом политического раскола, а не его причиной.

Еще одна разновидность вытеснения состоит в том, что вытеснению подвергается не сам факт, а его эмоциональное или моральное значение. На войне, к примеру, жестокости, совершенные врагом, рассматриваются как очередное подтверждение его дьявольской порочности; те же самые или им подобные действия, совершенные своей стороной, воспринимаются как достойные сожаления, хотя и вполне понятные реакции; не говоря уж о большинстве людей, считающих вражеские действия ужасными, тогда как о тех же действиях, совершенных их собственной стороной, они не только не сожалеют, но находят им полное оправдание.

Подведем итог: центральным звеном мысли Фрейда было то, что человеческая субъективность в действительности определяется объективными факторами – по крайней мере объективными по отношению к сознанию человека, – факторами, которые, действуя за спиной людей, детерминируют их мысли и чувства, а косвенно – и поступки. Человек, так гордящийся тем, что он свободен мыслить и выбирать, в действительности является марионеткой, движимой с помощью нитей, находящихся над ним и за ним, которыми, в свою очередь, управляют силы, неведомые его сознанию. Чтобы создать самому себе иллюзию, будто он действует по доброй воле, человек изобретает рационализации, обеспечивающие видимость, будто он делает то, что считает нужным, поскольку решил так поступить в силу разумных или моральных оснований.

Но Фрейд не остановился на фаталистической ноте, утверждающей совершенную беспомощность человека в противодействии детерминирующим его силам. Он исходил из того, что человек может осознать действующие за его спиной силы и что, осознавая их, он расширяет сферу свободы и способен превратиться из беспомощной игрушки, движимой бессознательными силами, в самоосознающего и свободного человека, самостоятельно определяющего свою судьбу. Эту цель Фрейд выразил такими словами: «На месте Ид (Оно) должно быть Эго (Я)».

Учение о бессознательных силах, определяющих сознание человека и совершаемый им выбор, имеет давнюю традицию в западной мысли, восходящую к XVII в. Спиноза был первым мыслителем, разработавшим четкое представление о бессознательном. Он полагал, что люди «осознают свое желание, но не ведают причин, детермиировавших это желание». Другими словами, обычный человек несвободен, но живет с иллюзией свободы, поскольку им движут не осознаваемые им причины. Для Спинозы само существование бессознательной мотивации составляет основу человеческой зависимости. Но он на этом не останавливается. Достижение свободы, с точки зрения Спинозы, базировалось на всевозрастающем осознании действительного положения вещей как внутри человека, так и вне его.

Идея бессознательной мотивации в совершенно ином контексте была выражена А. Смитом, писавшим, что экономический человек «ведом невидимой рукой, чтобы содействовать достижению цели, не входившей в его намерения»[59].

И снова в другом контексте мы находим представление о бессознательном в известном высказывании Ницше: «Я это сделал», – говорит моя память. «Я не мог этого сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает»[60].

Впрочем, общее направление мысли, связанной с открытием объективных факторов, детерминирующих человеческое сознание и поведение, следует рассматривать как часть общей тенденции к рациональному и научному охвату реальности, – тенденции, характерной для западной мысли с конца средневековья. Средневековый мир был хорошо упорядочен и казался безопасным. Человек был сотворен Богом и находился под его неусыпным надзором; человеческий мир представлялся центром мироздания; человеческое сознание считалось последней несомненной духовной сущностью, подобно тому как атом признавался мельчайшей неделимой физической сущностью. И вот за каких-нибудь несколько столетий этот мир разлетелся вдребезги. Земля перестала быть центром вселенной; человек был признан продуктом эволюционного развития, ведущего начало с наиболее примитивных форм жизни; физический мир вышел за пределы всех понятий о времени и пространстве, казавшихся такими стабильными даже предыдущему поколению, а сознание было признано инструментом для сокрытия мыслей вместо того, чтобы быть бастионом истины.

Маркс был тем автором, который, помимо Спинозы до него и Фрейда после него, внес наиболее значительный вклад в опровержение представления о доминирующем положении сознания. Вероятно, он находился под влиянием Спинозы, чью «Этику» он изучил основательно. Важнее то, что решающее воздействие на мысль Маркса оказала гегелевская философия истории, включавшая в себя представление о том, что человек, сам того не подозревая, является орудием истории. По Гегелю, именно «хитрость разума» заставляет человека быть представителем абсолютной идеи, хотя субъективно он руководствуется осознанными целями и индивидуальными страстями. В философии Гегеля отдельный человек с его сознанием – это марионетка на подмостках истории, а Идея (Бог) дергает ее за ниточки.