Зимняя кость - Дэниэл Вудрелл

Утреннее солнце натерло асфальт на дороге до слепящего блеска, и всю дорогу домой девушки щурились. На одеяле снега расползались бурые пятна грязи. В выбоинах стояла вода, в жиже клевали птицы. У пары молодых деревцев от слякоти ослабли корни, и они повалились почти что на дорогу, под колесами грузовика похрустывали тонкие концы веток.

На проселке к дому Ри посмотрела за ручей. У мостика с кем-то чужим стояли Белявый Милтон и Сомик Милтон. Рядом — белая машина, из багажника у нее торчала длинная антенна. Оба Милтона и чужак смотрели на подъезжавший по колдобинам грузовик. Чужак показал рукой, пожал плечами, зашагал по мостику.

Ри спросила:

— А это, нахуй, кто еще?

Гейл ответила:

— Кто-то из города — смотри, какие ботинки форсовые!

Ри тащила покупки, Гейл тащила Неда. Обе остановились на крыльце, повернулись к чужаку. Ри поставила мешки, сказала:

— Ладно, мистер, хватит. Стойте вон там. Вам чего надо?

Мужчина был высок, в толстой дубленке — подбита овчиной, с широкими мохнатыми лацканами. Лет, может, тридцати, в зеркальных очках, с кобурой на ноге. Кадык у него сильно выступал и подпрыгивал на горле, коричневые волосы густо падали на плечи. Похоже, ничего дурного он в намерениях не имел, но поднажмешь — и наворотит дел; он сказал:

— Меня зовут Майк Сэттерфилд, поручительская контора «Три креста». У нас поручительство на имя Джессапа Долли, а он теперь, похоже, в бегах.

— Ни в каких папа не бегах.

— Не явился на суд — значит, в бегах.

— Папа умер. Он в суд не явился, потому что где-то мертвый лежит.

Сэттерфилд остановился у нижней ступеньки, снял очки. Глаза у него были карие и спокойные, но любопытные. Оперся боком о перила, не сводя глаз с Ри.

— Я не это хочу слышать. Совершенно точно не такое вот. От такого никому никакой пользы — никому из нас. Ты же понимаешь, у меня есть законное право проводить обыск где угодно в этом вот месте, если я человека ищу? То есть я могу войти к вам, если захочу, проверить все чуланы, чердак, под кроватью пошарить, все такое. Сама понимаешь, детка, правда?

— Я одно знаю: коли так, вы зря тратите время. Себе время тратите, а меня только злите — вот что вы делаете. — Гейл зашла с Недом в дом, а Ри спустилась с крыльца. — Сколько у меня есть? Сколько времени, пока нас отсюда не вышвырнут?

— Ну, это зависит от того, смогу ли я его найти и притащить обратно.

— Послушайте, мистер, — выслушайте меня. Тут дело такое: Джессап Долли умер. Где-то в сраной могилке закопан, или в навоз перетирается в каком-нибудь свином загоне, или разбился вдребезги, когда его в какую-нибудь яму швырнули в пещере. А может, и под открытым небом оставили, и он где-нибудь в сугробе себе гниет, который никто пока еще не раскопал, но где бы он ни был, мистер, он мертвый.

Сэттерфилд вытряс из пачки сигарету, прикурил, выдохнул. У него была привычка сметать с лица длинные волосы тылом руки. Сказал:

— И ты это откуда знаешь?

— Вы наверняка слыхали, что такое Долли, правда же, мистер?

— Лишь всю свою жизнь, не больше. То есть я всегда слышал, что такое некоторые. Воображаю, почти все тут на сотню миль в округе это знают.

— Ну так я и есть Долли — как есть, так и съесть, а потому и знаю, что папа умер.

Он посмотрел за ручей на бдительных Милтонов, кивнул.

— Те вон ребята, конечно, родня, да? Они ни слова мне не скажут, ни один, хоть мой отец на них обоих тоже поручительства выписывал. По их словам я понял, что не знают они никакого Джессапа Долли, да и таких, кто под это описание подходит, тоже. — Затягиваясь, он смотрел на Ри. — Как-то подозрительно все это с самого начала выглядело. Запашок какой-то не такой. Этот дом ваш и все имущество — они же не покрывали его поручительство, и близко не покрывали, ты это знаешь?

— Мне никто ничего не говорил. Я все потом только узнала.

— Ну, до поручительства ему не хватало, но как-то вечером в контору к нам зашел парень какой-то, в руке — целлофановый пакет, а в нем мятые деньги. Положил на стол — чтобы хватило, говорит. Да и когда я в тюрьму зашел, отец твой, казалось, на все сто не уверен, что ему вообще хочется на волю, а обычно они так себя не ведут, но к завтраку его освободили. Такое ощущение, что кому-то не терпелось его побыстрее вытащить.

— Он хорошо фен варил.

— Это я слышал. Может, в этом дело — им надо было срочно партию отправлять, и он понадобился.

Ри спросила:

— А этот мужик с деньгами — у него имя было?

— Должно быть, в других штанах оставил.

— А как выглядел?

Сэттерфилд оглядел двор, окинул взглядом весь дом, посмотрел на лес на горке, сказал:

— Я только кулек с деньгами помню, детка. — Бросил окурок на снег, растер острым начищенным носком городского красивого ботинка. — У вас тут, детка, еще дней тридцать, наверно, есть. Я бы решил.

У Ри в голове зажужжало, точно весь мир стал застегиваться на молнии, а куда бы она ни взглянула, все вдруг накренилось. Ручей перед глазами менял высоту и покачивался вяло над головой, как лопнувшая струна, дома за ним изогнулись костями грудной клетки и связались вместе бантиками, а небо крутнулось стоймя, как голубая тарелка, поставленная сушиться на ребро. Внутри она будто пошатнулась и рухнула — рухнула и как-то просочилась и утекла прочь, уныло утекла туда, докуда и не дотянуться.

Она бросилась на Сэттерфилда, схватила его за мохнатые лацканы дубленки, рванула на себя:

— И все? И все? И я ничего тут уже не сделаю?

Он отцепил ее пальцы, сделал шаг назад.

— Нет. Нет, боюсь, тут уже ничего не сделать. — Пару раз подбросил прядку волос, медленно пошел к мостику, аккуратно ставя ноги между снегом и грязью. На мостике остановился, посмотрел на чистую воду внизу — она бежала на юг, — затем опять повернулся к Ри. — Ничего — разве что сможешь доказать, что он умер. Этого наверняка хватит все поменять. Нельзя ж рассчитывать, чтобы покойник в суд явился.

Ри стояла, покачиваясь душой, пока Сэттерфилд не дошел до машины. Затем повернулась зайти на крыльцо, мысли вихрились, — и увидела Гейл в дверном проеме, руки скрещены на груди. Изнутри звенели голоса — мальчишки возбужденно исследовали богатство, добытое в магазине, с грохотом совали банки в буфет, громко делали заявки на любимую еду. Гейл вся сморщилась сочувственно — так, что веснушки чуть ли не кляксами собрались, — прищурилась. Сказала:

— Я слыхала, что он последнее сказал, Горошинка, и не вздумай только это делать. Я тебя знаю, как ты всегда все, и я тебе говорю: не смей туда опять идти.

За ручьем с места тронулась белая машина — выехала на грязный пустырь между домами, поспешно развернулась к дороге. Из-под колес на крылечки полетела грязь.