Храм - Оливье Ларицца

Свинцовое небо. Тяжелые облака, туман. Через окно автобуса номер 282 ничего невозможно увидеть или услышать. Ни ярко-синего купола между деревьями, ни криков птиц. Слышны только выкрики шофера в микрофон. В Бильбао демонстрация за независимость страны басков вылилась в море крови. В столице предотвратили террористический акт, подозревают Алькаиду. Считают, что удалось избежать худшего; всегда есть что-то еще хуже.

Остановка. Все выходят, я остаюсь один. Ресторан «Асадор» закрыт. Металлической шторой. И хлещет гнетущая тишь, безмолвие гагата обдувает лицо, метет пыль по земле, ибо все есть пыль, и все снова превращается в пыль, и никак иначе. На огромном небе вдруг появляется красное зарево в форме слезы, Творец готовится оплакивать. Подымается ветер, льет дождь, я бегу вниз к собору, но там больше ничего нет, одна только бетонная плита, усыпанная обломками, и маленькие здания вокруг, которые напоминают квадратные павильоны культурного центра. А еще там Лорел и Харди, они стали гигантских размеров, хохочут, и от их смеха дрожит земля, и лысый неистово бьет по земле трясущейся от смеха ногой. Рядом с этой гигантской подошвой, которая чуть не раздавила его, съежился гном-шалун в красном колпаке с глазами вылинявшего фиалкового цвета, он плачет, изливая свою душу, и его теплые, быстро испаряющиеся слезы рисуют сердца среди железных обломков неба. Он склонился над молитвенником, и его голова свисает, точно как у безжизненного тела Христа на деревянном распятии. Он умеет читать, и он читает Откровение Иоанна Богослова…

В этот миг я проснулся и, о чудо, «пальцы потянулись к перу». Я начал писать книгу, которую предполагал посвятить отцу.

Пятиминутное выступление Фернандо воодушевило весь Мадрид. Короткое интервью в вечерних новостях ради того, чтобы спасти результат тяжелого сорокапятилетнего труда и завоевать на долгие годы посмертное признание (я бы сказал на вечность, если бы только был уверен в том, что человечество не истребит себя).

Пять минут мой отшельник блистал как звезда, хоть это сравнение ему не нравилось. С божественным огнем страсти в глазах.

Его искренность произвела впечатление. Это было очевидно, как гортанно клокочущая буква «хота» в испанских словах «rojo» (красный) или «viajero» (странник) — характерный говор жителей Мадрида.

Репортаж телевидения Мадрида, который снимали перед собором во второй половине дня и пустили в эфир в самое популярное время, взволновал нас и обрадовал. Мы сидели одной компанией — Надя, Кадель, близнецы Марта и Мария — вместе с Фернандо и его сестрой в заброшенной на этой голубой планете, что катится в пустоту, таверне «Сад», где так много вибрировало чувств. Мне хотелось увидеть широко открытые глаза посетителей, настроенных против телевидения. Я надеялся прочитать в них неловкость или стыд, возможно, сожаление, хотел проверить, смогут ли они наконец искренне проявить свои чувства к Фернандо или навсегда решили избегать друг друга, погрузившись в кружку с пивом и изучая стеклянное дно. О, как мне понятны эти изнуренные взгляды, отягощенные привычкой и моралью, общественной нормой, установленной другими людьми. И если эти люди так и не поняли, что можно отказаться от соблазнов общества ради того, чтобы построить собор и проторить свой собственный путь, тогда как же им понять мой поступок в конце жизни моей матери? Два или три века назад они отправили бы меня на гильотину или виселицу, сопровождая плевками в лицо. Меня выставили бы демоном. Чудовищем, извергом. Козлом отпущения, который ощущает на себе ненависть, злобу, трудности повседневной жизни.

И вот мы вошли в непрочный двадцать первый век, где пошатнулось великое равновесие. Его взорвал этот отшельник с видом бродяги, появившийся сейчас на экране. В голосе журналиста слышна ирония, что может вызвать бурю негодования среди людей старшего поколения, которые сейчас остро чувствуют большой разрыв со своим временем. Привыкший наклеивать ярлыки, репортер задал вопрос разгоряченному Фернандо:

— Трудно определить вашу политическую принадлежность: вы капиталист или коммунист?

— Ни то, ни другое, — возразил Фернандо, — так как капитализм процветает на дурных привычках человека, а коммунизм наивно верит в добродетель человека. И потом… обе системы рассматривают существование человека как гонки: коммунизм создает иллюзию того, что все приходят к финишу наравне, а капитализм — иллюзию о том, что победу можно заработать. На самом деле жизнь — не гонки, в этом я уверен.

Такой ответ смутил журналиста, точнее, показался ему непонятным, и тогда он продолжил в том же духе:

— Стало быть, вы избрали третий путь, мистический, который состоит в том, чтобы оставаться вне игры.

Фернандо воскликнул:

— Я — вне игры? Дружище, да неужели ты не разглядел мой собор!

Старик взял журналиста за мочку уха и развернул лицом к башенкам.

— Видишь купол наверху? Его поддерживают бутылки из-под пива! А кирпичи вон там, видишь? Я их подобрал на стройке. В книге Бытие Господь сказал: «Наполняйте землю и обладайте ею и владычествуйте… над всяким животным…»[20]Знаешь, что это означает?

— ?..

— Это означает, что Бог вручил планету в руки человека, и с этого момента человек за нее в ответе. В отличие от наших политиков, я не освобождаю себя от этой ответственности, и мой собор — доказательство того, что я полностью исполняю свои обязанности: забочусь о людях, не граблю и не разрушаю их богатства, наоборот, я их преумножаю. Стало быть, я — в игре, в самой сердцевине, понятно?

К счастью, эти слова не вырезали при монтаже. Фернандо предоставил средствам массовой информации то, что они искали, — сенсацию. Но то, что для других было сенсационным, для него — обыденным. Или точнее: он доказал, что повседневная жизнь может быть исключительной.

Глупо, конечно, но я впервые в жизни гордился своей смекалкой, слушая бахвальство моего друга по телевидению. Буквально утром я прочел ему тот пассаж из книги Бытие, который он только что процитировал.

Фернандо не питал отвращения к современности, он даже признавал в ней три основных достижения: развитие медицины (он пережил смерть своего малолетнего брата), видимость демократии (бланк, который бросают в урну в знак общественного компромисса) и победу над голодом — только для половины человечества. В остальном, думал он, человечество не прогрессирует и современность создает ему одни лишь помехи. Разве не на современность ссылался городской голова, желая оправдать свои действия и противостоять анахронической мечте своего согражданина?

Мы с Фернандо ликовали, выставив против мэра довод современности. После того как о нем заговорили в средствах массовой информации, Фернандо внезапно стал современным, модным, а его собор, так сказать, — актуальной темой. Мы успешно осуществили путч при диктатуре средств коммуникации.

Фернандо ничего не делал преднамеренно, во время выхода передач в эфир обнажались его искренность и целостность. Радио, национальное телевидение переезжали с места на место. Они уже более настойчиво просили об интервью, и Фернандо продолжал вести игру. Однажды ему предложили надеть футболку с надписью сайта www.save-the-cathedral.com. Впрочем, это нельзя назвать ошибкой средств массовой информации, просто в этом уже не было надобности. На протяжении нескольких дней мы наблюдали взрыв обращений на этот сайт в Интернете, посыпались пожертвования — сотни, даже тысячи евро. Нас представляли несколько ассоциаций, в итоге удалось собрать очень много денег. На сайте «La Toile» появилась петиция о защите собора и возобновлении стройки. Жители Мадрида прошли по улицам города с плакатами в руках. Группа студентов самовольно вселилась в пустующий дом напротив здания муниципалитета. И Фернандо уже опасался навсегда лишиться спокойствия.