Хивинские походы русской армии - Михаил Терентьев

Решившись, несмотря ни на что, продолжать движение, Перовский отдал приказ, чтобы все офицеры кинули в укреплении все, без чего только могут обойтись, чтобы по недостатку верблюдов не пришлось кинуть добро свое на дороге. Сам Перовский хотел было показать пример, кинуть весь свой обоз и записаться в солдатскую артель, но потом оказалось множество лишних верблюдов, занятых только юпамейками и разным скарбом лаучей. Вообще с верблюдами возня была немалая: лаучи их подменяли — нанимаясь, показывает одного, а как надобно выступать, является с другим, плохим, или с верблюдицей, которая на походе жеребилась и делалась негодною под вьюк. Бирки и метки, надевавшиеся на шею верблюдов в видах противодействия плутовству, киргизы срывали на топливо. Под конец пришлось таврить, но и на тавренных верблюдах лаучи бегали по ночам из отряда!..

Выступление назначено было в первых числах января. Незадолго перед тем сделан был опыт передачи приказаний морскими ночными сигналами. Степь оказалась не совсем похожею на море, и люди, назначенные наблюдать сигналы, должны были долго отыскивать место, откуда они могли быть видны, да и караулить сигналы делалось такою тяжелою обязанностию, что кто-то из начальствующих просил даже ввести еще один сигнал, означающий: «Больше сигналов в эту ночь не будет».

Отряд начал выступать с 31 декабря, а 16 января выступила последняя, четвертая колонна. Расстояние от Эмбенского укрепления до Ак-Булака, всего 160 верст, пройдено было колоннами более, нежели в 15 дней; несмотря на то, потеря в верблюдах была чрезвычайна и с каждым днем возрастала.

Выступив за линию, отряд имел около 10 400 верблюдов. Из Эмбенского укрепления отряд, с 2-месячным продовольствием для людей и с дачею по одному гарнцу в день овса на лошадь на то же время, с трудом поднялся на 8900 верблюдах, а на Ак-Булаке (т. е. еще не пройдя и половины пути до Хивы) годных для подъема тяжестей верблюдов оказалось всего 5188, из остальных, совсем изнуренных на переходе от Эмбы к Ак-Булаку, пало 1200 верблюдов, до 1000 верблюдиц ожеребились и также скинуты со счета, а прочие из приставших так ослабели, что за негодностию были брошены на дороге. Даль очерчивает верблюда такими словами: «Верблюд индюшка, животное кволое, нежное, любит тепло, гибнет от стужи».

Для облегчения пути верблюдам старались проложить им утоптанные дорожки, для чего колонны шли всего в 4 и редко 8 рядов; сверх того, впереди вьючных верблюдов шла конница и пролагала тропинки, а в глубоких местах коннице приходились проезжать даже по нескольку раз взад и вперед по одной и той же тропе; местами расчищали путь даже лопатами, но, несмотря на все это, верблюды падали беспрестанно, останавливая движение колонн. Приходилось перевьючивать, утопая в снегу по колено, а местами и по пояс, что приводило людей в изнеможение; упавший же верблюд редко вставал. Для обхода его приходилось протаптывать или прочищать новые дорожки. Артиллерию пришлось уже везти на лошадях, а по временам из снегу вытаскивали ее и на людях, причем полозья уже пришлось бросить, так как по глубине и рыхлости снега колеса оказались удобнее.

Неизвестно, от солонцеватости ли здешней местности, или от предшествовавших оттепелей, свойство снега было здесь необыкновенно: в одних местах поверхность снега была мягкая, как и везде у нас, и легко подавалась от давления копыт или колес, в других, напротив, была почти так тверда, как лед; лошади, верблюды, даже 12-фунтовые орудия держались на поверхности снега, а затем нередко вдруг проваливались, отчего вытаскивание верблюдов, саней, повозок и артиллерии по таким местам сопряжено было с чрезвычайными трудностями. Все овраги, даже самые глубокие, были занесены снегом доверху, так что и отличить их от степи было невозможно, пока не провалится туда верблюд или фура. Во избежание таких провалов для артиллерии умудрились накладывать поверх снега настилку понтонных мостов и по ней уже перевозить орудия. Верблюды и лошади подрезывали себе ноги, и оттого в иные дни отряд проходил не более 4 верст, оставляя на месте упавших верблюдов и свалившиеся тюки. В бураны же теперь не было никакой возможности двигаться: так, в первые четыре дня выступившая вперед колонна за буранами прошла всего 20 верст, бросив на пути, за невозможностью везти, множество саней и колесных повозок, которые последующими тремя колоннами употреблялись на топливо.

Перовский выехал из Эмбенского укрепления на другой день по выступлении последней колонны, т. е. 17 января 1840 г., и не верхом уже, а в теплом возке. Обогнав все колонны и осмотрев их, он сам убедился, да и начальники колонн уверяли, что отряду не дойти. Еще до выезда с Эмбы он писал министру иностранных дел (шифрованная депеша 5 января 1840 г.): «Опасаюсь, что вынужден буду бросить понтоны, лодки, все повозки»… Теперь он видел, что придется бросить и запасы. Догнав передовую колонну Циолковского, главнокомандующий узнал, что штабным буфетом никто из офицеров не пользуется, так как он наполнен всегда гостями Циолковского, ссыльными поляками унтер-офицерами, и что от своей обычной расправы нагайками за каждый пустяк он все еще не отказался.

На ночлеге Перовский пригласил к себе в кибитку Циолковского, но содержание беседы осталось тайною. Только конец ее, при выходе Циолковскаго из кибитки, слышали часовые. Циолковский сказал что-то угрожающим тоном на иностранном языке. Перовский отвечал ему по-русски: «Я не боюсь вас, генерал: я ведь не пью кофе»…

На другой день отдан был приказ о том, что колонна поступает в личное командование главнокомандующего, и с тех пор Циолковский оставался не у дел до возвращения в Оренбург.

Пехота по-прежнему отличалась неумением ни за что приняться: надобно было учить, как ставятся котелки в ряд на таганах, как отгребается зола, как топить кизяком и камышом, как зарезать корову или барана, как надобно одеться, как застегнуться и проч. По неимении достаточного числа нянек к этим институткам бедные чувствовали все невзгоды и неудобства втрое против остальных войск. Убыль больными была чрезвычайная. Появлялись и загадочные болезни: одна начиналась прямо беспамятством и сумасшествием и оканчивалась иногда смертию, другая, еще более страшная по быстроте течения и неизбежности печального исхода, состояла в том, что человека вдруг схватывало под ложечкой, дыхание с минуты на минуту затруднялось все более, затем иногда корчи и смерть.

Сам Перовский приехал в Ак-Булак больной — старая болезнь легких и отчаянная тоска, как следствие тяжких физических лишений и ран. В Оренбург Перовский воротился совершенно седым.

Прибыв в Ак-Булак, он немедленно отрядил Уральского войска полковника Бизянова[25]и генерального штабс-капитана Рехенберга,[26]с 150 уральскими казаками при одном 3-фунтовом орудии, для разведывания впереди путей и отыскания удобного всхода на Уст-Урт. Отряд этот, пройдя около 120 верст по пути к Хиве, на восьмой день возвратился с известием, что снег впереди верст на сто до подъема на Устюрт еще глубже, что кормы и топливо занесены снегом и что местами с трудом можно пройти даже на лошадях. На Устюрте, по которому отряд полковника Бизянова прошел верст 20, снегу оказалось менее, чем внизу, но также необыкновенно много, и снег был мягче и рыхлее; следов же неприятеля нигде не открыто.