Кошки - Дорис Лессинг

Сезон дождей начался сильной, эффектной бурей, дул сильный ветер, молнии блистали, гром гремел, дождь лил потоками. Первая буря сезона могла тянуться днями, неделями. Но в тот год бури не прекращались недели две. Выросла новая трава. Кусты, деревья обросли свежей листвой. Было жарко, влажно, зелень обильно росла повсюду. Старая пару раз подходила к дому, потом исчезла. Мы решили, что она снова ловит мышей. И вот как-то ночью, когда буря была очень сильной, залаяли наши собаки, и плач кошки послышался прямо возле дома. Мы вышли, подняли штормовые фонари среди мечущихся ветвей, волнующейся травы, под серым проливным дождем. Собаки забились под веранду и облаивали старую кошку, которая скорчилась под дождем, глаза ее отсвечивали зеленым в свете фонарей. Она уже явно окотилась. От бедняги остался один скелет. Мы вынесли ей молока и отогнали собак, но кошке было нужно не это. Она сидела под проливным дождем и плакала. Ей нужна была помощь. Мы закутались в дождевики поверх ночных пижам и пошлепали за ней сквозь мглу бури. Гремел гром, молнии высвечивали пелену дождя. На краю буша мы остановились и стали вглядываться вперед — дальше находилась местность, перерытая старыми траншеями, полная старых шахт. Опасно было нырять в заросли. Но кошка вела нас вперед, она плакала, требовала. Мы осторожно шли, держа штормовые фонари, через высокую, по пояс, траву и кусты, под частый стук дождя. Потом кошка исчезла, только слышался ее плач откуда-то снизу, из-под ног. Прямо перед нами была нагромождена куча старых ветвей. Значит, мы оказались на краю шахты. Кошка была где-то внизу, в шахте. Ну, мы не собирались посреди ночи растаскивать это нагромождение скользких ветвей над осыпающейся шахтой. Мы посветили фонарями в промежутки между ветвями, и нам показалось, что мы видим кошку, и она шевелилась, но мы не были уверены. Так что мы вернулись домой, бросив на произвол судьбы бедных животных, и в теплой освещенной комнате напились какао, дрожа, пока не высохли и не согрелись.

Но спали мы плохо, все думали о бедной кошке и поднялись в пять часов утра, как только рассвело. Буря закончилась, но капало со всех ветвей. Мы вышли в холодный сумрак, на востоке уже показались красные сполохи — скоро взойдет солнце. Мы спустились через промокшие кусты к куче старых ветвей. Никаких следов кошки.

Шахта была не глубже восьмидесяти футов, в ней были прорыты два поперечных забоя: один на глубине футов десяти, другой — гораздо глубже. Мы решили, что кошка, скорее всего, положила котят в первый поперечный забой, длиной футов в двадцать, который шел под углом вниз. Не так просто было поднимать эти тяжелые мокрые ветви, мы провозились долго. Когда открылся вход в шахту, он оказался не таким правильным квадратом, как раньше. Земля по краям осыпалась, и какие-то мелкие ветки и сучки из верхней кучи попадали вниз, примерно футов на пятнадцать, застряли и образовали там подобие неровной платформы. На платформу намыло и нанесло ветром землю и мелкие камушки. Так что она стала похожа на тонкий пол, совсем тонкий: сквозь него просвечивала дождевая вода, скопившаяся на дне шахты. Немного ниже устья шахты, теперь уже на глубине футов шести, потому что верхний край шахты понизился, можно было различить вход в поперечный забой — дыру в четыре квадратных фута, тоже с осыпавшимися краями. Если лечь на живот на скользкую красную глину, держась для безопасности за кусты, можно было заглянуть в забой, увидеть его вглубь ярда на два. И там мы различили голову кошки: она неподвижно торчала из красной земли. Мы решили, что после всех этих дождей края забоя размыло и кошку наполовину засыпало, так что, вероятно, она мертва. Мы ее позвали: в ответ послышались слабые хриплые звуки. Значит, жива. Теперь встала проблема: как до нее добраться. Бесполезно было пытаться закрепить лебедку на этой промокшей земле, которая могла оползти в любую минуту. И нельзя было рисковать встать на эту ненадежную платформу из сучков и земли: просто невероятно, как она смогла выдержать вес кошки, которая, должно быть, спрыгивала туда по нескольку раз в день.

Мы привязали к дереву толстую веревку, сделали на ней толстые узлы через каждые три фута и спустили веревку через край шахты, стараясь ее не запачкать, чтобы не стала скользкой. Потом один из нас начал спускаться по веревке с корзинкой в руках, пока не добрался до этого забоя. Там и оказалась кошка, она съежилась на промокшей красной земле, одеревенев от холода и влаги. А рядом с ней обнаружилось полдюжины котят, еще слепых, дней семи от роду, не старше. Теперь ясно, что беспокоило кошку: после бурь за эти две недели в забой попало столько дождевой воды, что его стенки и крыша частично осыпались; и теперь берлога, которую она отыскала, казавшаяся еще недавно такой надежной и сухой, может превратиться в мокрую, рушащуюся, смертельную ловушку. И кошка пришла к нам за помощью, чтобы мы спасли ее котят. Она боялась подходить ближе к дому из-за враждебности остальных кошек и собак, а может, теперь боялась и нас, но преодолела свой страх, чтобы попросить помощи для котят. Но помощи мы ей не оказали. В ту ночь она, видимо, потеряла всякую надежду, ведь дождь хлестал, земля осыпалась вокруг нее, а уровень воды в темном оползающем туннеле поднимался. Но она накормила котят, и они были живы. Малыши шипели и фыркали, когда их поднимали в корзине. Кошка слишком оцепенела от холода, и ей самой было не выбраться. Вначале подняли сердитых котят, а мать ждала, скорчившись в мокрой земле. Снова спустили корзину, и на этот раз в ней подняли кошку. Все семейство отнесли в дом, там им выделили угол, накормили, обеспечили безопасность. Котята выросли и нашли новых хозяев, а их мать осталась нашей домашней кошкой — и даже, представьте, продолжала рожать котят.

Весна. Двери дома открыты. От земли тянет свежестью. Серая и черная кошки гоняются друг за другом, стремглав носятся по всему саду и прыгают на стены, отделяющие наш сад от соседских. Они катаются на спине в бледном солнечном свете — но на приличном расстоянии друг от друга. Повалявшись, встают, осторожно тянутся носами друг к другу, обнюхивают носы — с одной стороны, с другой. Черная кошка возвращается в дом выполнять свои материнские обязанности; серая остается в саду, охотится.

Серая кошка привезла с собой из Девона новые привычки. Ее броски теперь более быстрые, беспощадные, точные. Она часами расслабленно лежит на стене, неподвижно наблюдая за деревом. Потом, когда птица слетает вниз, она хватает ее когтями. А иногда — вот поразительно! — не хватает. Птицы любят прилетать на плоскую крышу театра, которая выходит на соседский садовый участок. Серая кошка лежит на крыше, она не приседает, а вытягивается, опершись подбородком о лапу, хвост ее неподвижен. Она не спит. Ее глаза напряженно уставились на скворцов, дроздов, воробьев. Она наблюдает. Потом встает, медленно выгибает спину дугой, вытягивает задние лапы, потом передние. Птицы замирают, увидев ее рядом. Но кошка зевает. Игнорируя их, аккуратно пробирается вдоль стены и скрывается в доме. Или сидит у меня в ногах на постели и следит за ними через окно. Только хвостик у нее чуть подергивается, и все. Серая кошка может так просидеть полчаса, как незаинтересованный наблюдатель, или притворяясь таким. Потом вдруг, неизвестно почему, в ней моментально пробуждается охотничий инстинкт. Она принюхивается, усы ее подергиваются; и вот она уже не на постели, она слетела с лестницы и оказалась в саду. И тут это беспощадное животное подкрадывается к подножию стены и спокойно подпрыгивает — но не забирается на стену, ничего подобного: серая кошка, совсем как кот в мультфильме, цепляется передними лапами за край стены, кладет на нее подбородок, опираясь для поддержки на задние лапы, и смотрит, как обстоят дела в соседнем саду.