Музеи смерти. Парижские и московские кладбища - Ольга Матич

Ил. 15. Вацлав Нижинский в роли Петрушки (Олег Абазиев)

Ил. 16. Людмила Черина. «Сердце Европы» (Черина)

* * *

Как гласит ироническая эпитафия на московском Введенском кладбище (см. с. 204) – «Вот и всё» о Монмартре, где, как на могилах Руше́, Нижинского, Чериной и других, пространство некрополя совмещает в себе кладбищенские вертикали и горизонтали – в отличие от памятников в жанре эффигии, с которых я начала эту главу и которым я уделила больше всего внимания. Ведь они являются лейтмотивом моих описаний парижских кладбищ. Первая реалистическая эффигия в виде симулякра мертвого тела политического «мученика» – демократа и «современного» человека, лежит на гробнице Кавеньяка, которая теперь расположена рядом с входом на Монмартрское кладбище.

Пасси было учреждено в 1820 году на месте старинного кладбища в одноименном богатом районе Парижа, справа от Сены и Елисейских Полей. Вскоре этот самый маленький парижский парк мертвых приобрел репутацию главного аристократического некрополя столицы[166]. Оно находится совсем недалеко от центра, на небольшом холме рядом с дворцом Шайо, возвышаясь над площадью Трокадеро (ил. 1). Оттуда хорошо видна Эйфелева башня[167], само же кладбище, окруженное каштанами, с улицы практически не видно.

В 1920‐х годах в богатом квартале Пасси (16‐й арондисман) поселилось немало русских эмигрантов (хотя богатыми они вовсе не были): писатели и поэты Ремизов, Иван Шмелев, Борис Зайцев, Георгий Иванов, Ирина Одоевцева[168] и мн. др. На улице Жака Оффенбаха жили Бунин и Куприн, редактор «Современных записок» Илья Фондаминский-Бунаков, меценат и писатель Михаил Цетлин (Амари), который проводил у себя литературно-музыкальные вечера. Гиппиус и Мережковский купили квартиру на rue du Colonel Bonnet еще в 1911 году. В эмиграции они устраивали в ней «воскресенья», на которые приходили многие эмигранты, не только писатели, но и разные другие.

В 1920‐х и 1930‐х годах эмигрантки, в том числе аристократки (например, графиня Мусина-Пушкина), открывали в Пасси маленькие рестораны и столовые в результате нового материального положения по сравнению с прошлым. Более состоятельные из них, например племянница Николая II княгиня Ирина Юсупова и ее муж Феликс, открывали не рестораны, а фешенебельные дома моды[169]. Напротив улицы Петра Великого, на рю Дарю (rue Daru) действовал (и действует до сих пор) собор Александра Невского, построенный еще при Александре II. В двадцатые и тридцатые годы Пасси даже прослыл русским районом; ходило такое выражение – «живем в Пассях». Поэт Бальмонт называл улицу Пасси «парижским Арбатом».

Ил. 1. Кладбище Пасси с Эйфелевой башней

* * *

Самый большой памятник на кладбище (ил. 2) принадлежит художнице Марии Башкирцевой, которая умерла от туберкулеза в двадцать шесть лет (1884). Склеп в виде часовни, созданной архитектором Эмилем Бастьен-Лепажем, венчает полукруглый византийский купол с луковичной маковкой и орнаментальным православным крестом. По углам – небольшие башни с неоготическими шпилями и синими треугольными (готическими) куполами. Интерьер усыпальницы (ил. 3) – обратите внимание на отражения внешнего мира справа[170] – представляет мастерскую Башкирцевой, где висят ее незаконченные «Жены-мироносицы», стоят мольберт, скульптурный бюст отца[171], кресло и молельный стол (гробница находится на нижнем этаже). Известно, что, посетив ее могилу, Ги де Мопассан произнес: «Это была единственная роза в моей жизни, чей путь я бы усыпал розами, если бы знал, что он будет так ярок и так короток!»[172]

Ил. 2. Усыпальница Марии Башкирцевой (Эмиль Бастьен-Лепаж)

Башкирцева занималась в Академии Жюлиана (Rodolphe Julian) в Париже; на известной картине «В студии» (1881) изображены ее соученицы и она сама спереди – посередине[173]. Им позирует полуголый мальчик с посохом, которого они пишут. В последующие годы там училось немало известных русских живописцев: Бакст, Петр Кончаловский, Евгений Лансере, Николай Милиоти, из женщин – Мария Тенишева, Мария Якунчикова и Елена Киселева[174]; в 1910‐е годы – Александр Шевченко и Иван Пуни.

Ил. 3. Интерьер усыпальницы

За несколько месяцев до смерти Башкирцева записывает в своем знаменитом дневнике: «Какой-то внутренний огонь пожирает нас. А смерть ждет в конце концов все равно, буду ли я гореть своими неисполнимыми желаниями или нет словом, во всех направлениях, во всех чувствах я искала чего-то великого и, если это не может осуществиться, лучше уж умереть»[175]. Она была амбициозной, хотела прославиться как художница и как певица. Как написал Розанов в «Уединенном», несмотря на «изумительный умственный блеск» Башкирцевой, «секрет ее страданий в том, что она имела во всем только полуталанты. Ни – живописица ни – певица, хотя и певица, и живописица»[176].