Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945 - Георгий Николаевич Сатиров

class="p1">— А вы, герр шеф, тоже не капиталист и тоже трудитесь?

— Нет, я не капиталист. Я такой же трудящийся, как все мои рабочие. Я — schaffende Mensch[449].

Внезапно Кишлер разъярился, забыв про свое намерение говорить кротким тоном.

— Хальте мауль, фердаммте керль! Ду вирст цу фреш![450] Я не позволю смеяться надо мной. Вы саботажники, смутьяны, сталинские агенты. Я всех вас отправлю в гештапо. Я хотел завтра выдать вам вайнахтсцуляге, но теперь не дам. Благодарите за это тех, кто вас мутит.

Так и не удалась Кишлеру благочестивая проповедь.

Наш барак не освещается и не отапливается. С потолка и стен течет, в проходе и под койками лужи воды. Сквозь дверные щели дует вольный ветер. Холодно, сыро и мерзко. Ложимся на койки, не раздеваясь и не разуваясь. Всю ночь не спим, всю ночь дрожим мелкой дрожью. Вспоминаются адовы муки летних ночей. Тогда погибали от жары, теперь от холода.

Утром пригнали на МАД новичков! 10 пленяг с завода Банбедарф.

Есть среди них славные ребята. Вечером нашу арбайтскоманду перевели в лагерь фестхалле или экзерцирпляц. Он расположен вблизи Райнштрассе, на территории военного городка[451].

Четырехугольник лагеря с трех сторон огорожен высоким каменным забором, который отделяет наши бараки от солдатских казарм. С четвертой стороны тянется длинное здание фестхалле (солдатский клуб) и штахельдратцаун (проволочное ограждение), за которым окопалась зенитная батарея.

Снаружи лагерь круглосуточно охраняется часовыми от зенитной батареи и войсковых частей, расположенных на территории военного городка. Внутреннюю охрану ведут вахманы нашего лагеря.

За колючей проволокой лежит огромное поле, обрамленное липами. Это и есть экзерцирпляц, давший название нашему лагерю. С раннего утра и до позднего вечера фельдфебели и унтер-офицеры муштруют здесь солдат-новобранцев. Из разных уголков экзерцирпляца доносится грохот барабанов: это Hitler Jugend[452][453] и Bund deutscher Mädchen[454][455] проводят свои очередные занятия. Их натаскивают тянуться перед начальством, отдавать честь, маршировать гусиным шагом, выполнять прочие премудрости муштры.

По сравнению с МАД лагерь фестхалле — чистый рай. Каждый барак разделен умывальной комнатой (здесь около 75 сосков) на две неравные половины. В большей половине — сотня трехъярусных коек, в меньшей половине их до 30–35 штук. Посередине барака стол и две деревянные скамьи. На окнах решетки и черные бумажные шторы (фердункелюнг). В центре барака стоит чугунная печь, а по обе стороны ее свисают с потолка две лампочки по 100 ватт.

В здании фестхалле — наша кухня, контора лагерфюрера, другие подсобные помещения. Правда, для нужд лагеря используется лишь меньшая часть этого здания, большая его часть (зрительный и гимнастический зал, фойе, другие комнаты) занята под военный склад.

Две вещи особенно радуют нас в теперешнем быту: всамделишная печь и электрическое освещение. Мы давно уже отвыкли от этих удобств. Огорчает нас только то, что угля отпускают мало, а свет выключают рано.

Итак, у нас новоселье. Принесли два ведра брикета, затопили печь, включили электросвет, расселись вокруг огня и развели тары-бары.

ГОД 1943

И вот наступил новый, 1943 год. Что-то он сулит нам? Впрочем, есть чему и порадоваться, если слухи не ложны. Говорят, что наши отлупили фрицев под Сталинградом.

Пели советские песни. Запевал Зотов. Вспомнили и старинушку: «Варяга»[456], «В полдневный жар»[457] и другие. Кто-то затянул «Трансвааль», и все стали ему подпевать:

Молитеся, вы, женщины,

За ваших сыновей[458].

Козлов где-то достал «Леонардо да Винчи» из трилогии Мережковского «Христос и Антихрист»[459]. Это первая русская книга, попавшая мне в руки в плену. Я с жадностью накинулся на нее, хотя она для меня не новинка (читал еще в реальном училище).

С Козловым и Беломаром мы всегда вместе, всегда заодно. Вместе обсуждаем, вместе действуем. У нас что-то вроде хунты. Беломар — кадровый старший лейтенант. Вся армия, в которой он служил, попала в окружение под Киевом и была отдана на съедение немцам. Козлов — учитель. Он служил в Московском народном ополчении, которое постигла не менее трагическая судьба[460].

Зондерберихт оберкоммандо вермахт[461] сообщает: «Все атаки большевиков отбиты с большими потерями для них».

Вранье! Есть более точные сведения: немцы отступают на юге. Фриц Штайнбрешер говорит: «Русские начали большое наступление на юге». У Фрица есть радиоприемник. Он регулярно слушает Москву и Лондон, хотя и рискует за это головой (нацисты казнят тех немцев, которые систематически слушают советские и англо-американские передачи).

Сегодня Фриц Штайнбрешер сказал уверенно и определенно: 6-я немецкая армия окружена в Сталинграде.

В газете «Völkischer Beobachter» (это центральный орган NSDAP)[462] напечатана речь Гитлера, посвященная Сталинградской битве. Вот небольшой отрывок: «Сталин приказывает своим солдатам умирать за Сталинград. Для него это вопрос престижа. Для меня этот город не стоит жизни десятка моих гренадеров. Я не стремился к захвату Сталинграда и к переправе через Волгу. Я хотел закрыть путь советским судам из Каспия в Нижний и в Москву. Я достиг этой цели: моя артиллерия не пропускает ни одного корабля, везущего англо-американские материалы из Ирана или нефть из Баку».

Он не стремился к захвату Сталинграда! А зачем в таком разе нахально лез на рожон? Вот теперь тебе, альте гаунер[463], и капут.

Интересно сопоставить эту речь Гитлера с очерком «Jenseits Wolga»[464], напечатанным в газете «Frankfurter Zeitung»[465]. Автор пишет:

«По ту сторону Волги лежит безжизненная пустыня. Там нет ни тучных полей, ни воды, ни корма для скота. Никакая армия не может развернуться и действовать по ту сторону Волги».

«Я не стремлюсь к захвату Сталинграда. Я не хочу переправиться через Волгу. По ту сторону Волги — пустыня».

Что это, психологическая подготовка к отступлению?

Конечно, так. Но вместе с тем и нелепая попытка оправдать свой провал, свой драп из-под Сталинграда.

География, вишь, виновата!

Вспоминали скорбные январские дни 1924 года.

— Расскажите, Георгий. Ведь вы были в это время в Москве.

Рассказал, как мог, о виденном и пережитом.

Помню все до мелочей, как будто это случилось вчера. Веселой гурьбой возвращались мы из столовой МВТУ[466]. Всю дорогу шалили, как дети, играли в снежки, шутили. Радостная улыбка не слетала с наших губ, смех буквально душил нас.

Какой-то мрачно настроенный гражданин злобно сказал:

— Чему вы радуетесь, молодые люди?

— А почему бы нам не повеселиться? Gadeamus igitur, juvenes dum sumus[467].