Вспять. Хроника перевернувшегося времени - Алексей Слаповский

В очередной раз Перевощиков отметил, до чего хорош кабинет Леонида Алексеевича: антикварный стол с зеленым сукном, стоящий на персидском старинном ковре, высокие книжные шкафы из ценных пород дерева, потолки с лепниной, тяжелые шторы гобеленовой фактуры, с рисунками, изображающими природу и благополучную сельскую жизнь неизвестного времени и неизвестной страны — с тучными полями, коровами и поселянками.

И сам Арестофанов был хорош — в великолепном костюме, на котором депутатский значок смотрелся как орден, в рубашке цвета куршевельского снега, в ярком, по моде, галстуке, купленном, должно быть, в каком-нибудь Париже. Полноватое лицо со сладкими губами гурмана и женолюба, капризно-ласковый голос (будто всегда с кем-то спорит), беспокойные глаза, но беспокойные не от тревоги мысли, а от чрезмерной живости характера и бродящих в организме соков.

Он с величайшим удовольствием отхлебывал чай из чашки (несомненно, фарфоровой), чай с душистыми добавками — аромат разносился по всему кабинету. Арестофанов радушно предложил чаю и Перевощикову, тот не отказался.

— Рад вас видеть. Сергей Петрович, — с удовольствием сказал Арестофанов. — А я, как видите, переехал.

Опять имя-отчество перепутал. И опять, как в прошлый раз. Петр Сергеевич не стал его поправлять.

Арестофанов переехал в новый кабинет полгода назад, но не уставал этим хвастаться, хотя, конечно, помнил, что уже рассказывал Столпцову, у него была замечательная память на события, на лица, вообще на людей, их слова и поступки, что очень облегчало ему продвижение: если кто-то забывал о совершённом добром деле, Леонид Алексеевич, улучив момент, напоминал. Но мог напомнить и о деле недобром, это тоже все знали. Только вот имена, случалось, почему-то путал.

— Да, красиво устроились, — сказал Перевощиков.

— Не то слово! Если я все дни провожу на работе, почему у меня должно быть некрасиво и казенно? Вот — стол, знаете, откуда стол? Из Саратова! А знаете, кто за ним сидел? Столыпин в пору своего губернаторства! Его собственный стол из карельской березы, отреставрированный, конечно. А вот ковер — персидский, ему полтораста лет, знаете, где лежал? В кабинете Николая Борисовича Юсупова, а от него перешел к зятю, графу Феликсу Феликсовичу Сумарокову-Эльстону, получившему заодно княжеский титул. Он, кстати, отец того самого Юсупова, тоже Феликса Феликсовича, который участвовал в убийстве Распутина. Может, на этом ковре и прикончили!

И Арестофанов еще долго рассказывал про обстановку кабинета, в том числе о шкафах и содержимом шкафов — редких книгах, некоторые сохранились в единственном экземпляре.

«Я уже все это слышал, зачем он рассказывает?» — думал Столпцов.

Арестофанов будто уловил его мысли и повторил почти дословно. Петру Сергеевичу даже стало не по себе.

— Вы, наверно, думаете, зачем я все это рассказываю, если вы это уже слышали? Согласен, слышали. Но ведь интересно же, правда? И чай вы тоже пили, но он от этого хуже не стал. Вкусный чай?

— Очень.

— С Тибета травки привозят. Ну, а теперь о делах.

Как и в прошлый раз. Арестофанов начал подробно рассказывать Перевощикову, что необходимо сделать ради получения желаемых льгот. Сходить к А., наведаться к Б., посетить В., непременно застав его в тренажерном зале, потому что В. очень гордится своей физической формой и рад, когда видят эту форму во всей красе. Каждому Арестофанов давал меткие характеристики по одной и той же схеме: сначала рассказывал, какой А. или Б. подлец, сквалыга и жулик, всё это с интонациями прокурора, обуреваемого гражданским гневом — однако гневом приличным, без истерики, а потом переходил к симпатичным чертам А. или Б., расписывая их с такой гордостью, будто А. и Б. приходились ему родственниками.

Это тоже все было. Но если расхваливать кабинет и пить чай имеет какой-то смысл, то советы Арестофанова насчет будущих визитов абсурдны: Перевощиков все равно в ближайшем будущем не попадет ни к А., ни к Б., ни к В. Или Арестофанов имеет в виду отдаленную перспективу, когда все повернется назад?

Сергей Петрович хотел спросить об этом, но Арестофанов опять упредил его.

— Считаете, наверно, что я время трачу? Что вам никуда идти не придется? Что ж, может, и не придется, — развел руками Арестофанов, — но ведь интересные люди, согласитесь? А об интересных людях и рассказывать интересно!

И тут Перевощиков понял. Арестофанов оказался мудрей многих. Он не думает ни о будущем, ни о прошлом, он живет тем удовольствием, которое ему дает настоящий момент. От того, будет завтра вторник или четверг, не ухудшится вкус чая, не уменьшится удовольствие Леонида Алексеевича чувствовать на себе прекрасный костюм, а под ним наверняка прекрасное белье, надетое на вымытое и умащенное кремами холеное тело, не притупится интерес к рассказу об интересных вещах и людях. Видно, что это доставляет Леониду Алексеевичу органическое удовлетворение, он любуется собой так, будто сам сидит напротив себя и сам себя с восторгом слушает.

Пожав на прощанье мягкую и гладкую руку Леонида Алексеевича. Перевощиков вышел из кабинета в задумчивости. Как будто открыл для себя что-то не просто новое, а, может быть, даже спасительное в накатившем нелепом преображении времени. Найти, что любить, и получать от этого удовольствие — вот в чем спасение.

Естественно. Петр Сергеевич тут же подумал о Кире и захотел к ней. Когда они виделись в последний раз? Неделю назад? Но кто мешает сделать это раньше — в рамках одного дня? Надо только, чтобы сутки еще раз перевернулись и оказались в том времени, когда Перевощиков только готовился к поездке в Москву.

Ольга Егоровна пребывала в странном душевном состоянии. Она заранее учила себя одиночеству, чтобы не впасть в отчаяние, когда дочь выйдет замуж, а Петр Сергеевич уйдет к своей Кире (имя разлучницы она знала). Задолго до этих неизбежных событий она обходила дом, когда дочери и мужа не было, и представляла: вот здесь, в этой комнате, жила Анастасия, когда училась в старших классах.

Они тут говорили о фильмах и книгах, доверительно шептались. На самом деле этих разговоров и доверительного шепота почти не было. Если честно, то и вовсе не было. Но Ольга Егоровна так часто представляла, что они все-таки были, что уверилась в их реальности. А здесь, в столовой, она хлопотала по утрам, готовила завтрак. Домработница Люба убиралась и варила обед, а завтраки и ужины — дело слишком интимное, чисто семейное, к нему Ольга Егоровна Любу не допускала. А здесь, в кабинете. Петр Сергеевич по вечерам иногда работал, Ольге Егоровне нравилось приносить ему чай с печеньем или кофе с молоком, как он любит. Петр Сергеевич радовался: «А я как раз хотел, моя умница!» Постояв рядом с ним и его важными делами, как бы витающими в пространстве кабинета, Ольга Егоровна с улыбкой спускалась вниз, чтобы потом опять подняться и приготовить постель. В супружеской спальне теперь будет пусто, она покажется неуместно огромной. Пожалуй, Ольга Егоровна не будет спать здесь, а устроится в одной из гостевых комнат, одомашнив ее своими любимыми мелочами. Приляжет с книгой под лампу, начнет читать, потом задумается, слезы потекут по щекам… И Ольга Егоровна уже пробовала: ложилась, брала книгу, читала, задумывалась, плакала.