Face Control - Владимир Спектр

О, прекрасный целлулоидный мир американских блокбастеров! Как я обожаю вашу циничность, близкую искренней детской простоте, как люблю миллионы декалитров кетчупной крови, тонны трупов, взрывающиеся автомобили, самолеты, паровозы и непременно обретающих утерянную любовь героев. Это не высоколобые невротики европейских режиссеров, не сексуально озабоченные, неуклюжие нью-йоркские интеллигенты Вуди Алена. Простецкие ребята с бескрайних просторов Техаса, только вчера сменившие мустангов на подержанные «Шевроле», а кольты на армейские винтовки М16, честные и невинные, как первые покорители бескрайних просторов Запада, мое мальчишечье чистое сердце отдано вам.

Мы смотрим новый фильм Стивена Сигала. Звезда, как водится, ломает врагам всевозможные конечности, по-дурацки картинно держит пистолет и расхаживает в несусветных камзолах викторианской эпохи, явно сшитых самим Версаче. Мы поглощаем огромное количество попкорна и колы, ощущая себя абсолютно счастливыми. Уже после сеанса, в машине, Batman превращается в непобедимого Нико.

– Сейчас приедем домой, – говорит он угрожающе, – и я тебе покажу, что такое полиция Лос-Анджелеса.

Остаток дня проводим, носясь из комнаты в комнату, вооруженные пластмассовыми пистолетами, автоматами и даже одним арбалетом.

21:30. Укладываю Batman'a (простите – Нико) спать.

22:15. Под предлогом необходимой инспекции освещенности рекламных щитов удается все-таки вырваться из дома.

– Потом в один кабак заеду, на Китай-городе, там зам. префекта по строительству день рождения справляет, надо поздравить, подарок вручить от лица фирмы.

– Когда ты вернешься?

– Самое позднее часа в два-три ночи.

– Зам. префекта так поздно гуляет?

– Они еще позже гуляют, до утра.

Света морщится, но в спор не вступает.

– Спасибо тебе, Господи Боже мой! Наконец-то я предоставлен сам себе, сбежал из этого семейного рабства, – яростно молюсь вслух, выходя из подъезда.

– Але, – говорит Бурзум.

– Здравствуй, колдунья.

– Ого! Ну, здоровеньки. Сколько лет! Как делишки?

– Нормально, Бурзум, еле вырвался из семейного лона.

– Мог бы там и оставаться.

– Давай встретимся, Бурзум.

– Зачем?

– Ну, не гони, – я ощущаю, что даже вспотел от волнения. «Господи, сделай так, чтобы она встретилась со мной», – вновь обращаюсь к Богу.

– Не могу, – коротко и тихо говорит Бурзум.

– Я так надеялся увидеть тебя.

– Я тоже на многое надеялась, но мы с Веней решили провести эту субботнюю ночь вместе.

– Бурзум! Ну придумай что-нибудь.

– Что такое, Мардук, тебе сегодня не с кем тусоваться? А где же армия твоих подружек?

– Каких подружек? Я последние две недели сижу дома под арестом.

– Ну и сиди, – связь внезапно прерывается.

Я знаю, что перезванивать бессмысленно, но, естественно не удержавшись, нажимаю «recall».

– Никого нет дома, – говорит Бурзум и снова вешает трубку.

Пустота и холод внутри моего сердца. Все это время я представлял, как наконец свинчу из дома и увижусь с ней. Теперь я одинок и брошен, никому нет до меня дела, сжимаю в руках пищащий кирпичик мобильного и абсолютно не знаю, что делать.

– Все ясно, – говорю сам себе, – кому нужен нерешительный женатый самец? Декларирующий любовь и не делающий ничего, чтобы, хотя бы на йоту, приблизиться к объекту своей любви. Трусливый примат, сидящий на жопе и ожидающий, ожидающий, ожидающий… Чего?! Скорее всего, он не любит тебя, девочка моя, раз так щедр на слова и скуп на действия. Он просто отстоен.

– Кто отстоен? – вопрос прерывает мои горестные сентенции.

Я поворачиваюсь в сторону говорящего и вижу Ацтека – моего школьного товарища, живущего в соседнем доме. На нем темно-зеленая брезентовая куртка в стиле милитари.

– Так кто отстоен? – спрашивает он.

– К сожалению – я, – отвечаю, здороваясь с ним за руку.

– И чем же ты занимаешься в данное время, мой отстойный брателло? – Ацтек смотрит печально и кротко.

– Да еле съебался от жены и думаю, что мутить дальше. Поеду, может, в «Пропаганду». А ты чего?

– Думаю раскумариться, только в одинаре неохота. Может, составишь компанию? Очень чистый эйч.

– Ты же знаешь, Ацтек, я, в общем-то, не двигаюсь. Если бы кокос.

– Это все твои снобистские замашки. По каким лавэ на кокосе сидеть? Да и сколько его надо, чтобы поперло как следует? – Ацтек встряхивает копной волос. – А так пошли бы потихонечку, кайфанули. У меня новый диск Juno Reactor, так улетели бы!

– В подляк мне колоться, Ацтек, потом сутки в кумаре ходить, а у меня – бизнес, партнеры всякие злоебучие.

– А ты не мажься, понюхаешь – и все. Делов-то – два часа расслабухи.

– Думаешь?

22:50. У Ацтека дома никого, кроме бабушки-адмиральщи.

– Хочешь чаю с ватрушками? – доебывается она до меня.

– Спасибо, Вера Ивановна, я только что ужинал, – пытаюсь отмазаться, но Ацтек, что-то злобно шипит на ухо и впихивает меня на кухню, скрываясь в своей комнате. Сажусь за стол, беру самую маленькую ватрушку и неохотно погружаюсь в сказочный мир Веры Ивановны. Рассказы о ее муже, ацтековском дедушке, об их детях, непростых взаимоотношениях в семье частично захватывают мое воображение. Внезапно появляется Ацтек.

– Пойдем музыку слушать, – говорит он.

Вера Ивановна, погруженная в свои мысли, кажется, не замечает нашего отсутствия. Маленькая комната Ацтека покрашена в темно-синий цвет. Из мебели присутствует только низкая тахта, какой-то обглоданный пуфик и старинного вида трюмо. На абсолютно голой стене белеет плакат IRA. Ацтек вытаскивает откуда-то машинку и пакетик с героином.

– Блевать буду дальше, чем видеть, после того, как понюхаю, – говорю я ему.

– Будешь, – довольно подтверждает Ацтек.

– Может, мне тоже ширнуться?

– А я что говорил! У меня для тебя даже инсулинка есть.

– Специально хранил? – ехидно осведомляюсь я.

Ацтек, не отвечая, протягивает мне инсулиновый набор и включает проигрыватель.

– Поехали, – говорит он.

10 ноября, среда

В разгар рабочего дня, прямо на совещании у Федосова, вспоминаю, что сегодня день рождения моего однокурсника Саши Евгеньева, Джона. Когда-то давно, в университете, являвшемся для нас скорее клубом общения, нежели учебным заведением, мы были близкими друзьями. Я, конечно, вряд ли мог испытывать столь искренние чувства, но Саша считал именно так. Что нас сближало? Наверное, обоюдная тяга к написанию малоосмысленных стишков и рассказов, общая любовь к выпивке и косякам. Я, впрочем, больше увлекался таблетками, которые приобретал по поддельным рецептам, отдавая должное романтике «Аптечного ковбоя». Иногда я думаю, что все дело в том, что Джон – утрированная копия моих недостатков и комплексов. Близорукий мальчик из интеллигентной еврейской семьи, мало приспособленный к той грубой конфликтной ситуации, которая начинается, лишь только покидаешь родные стены. Саша встал на путь самодеструкции еще в школьные годы, начав в восьмом классе употреблять без разбору и остановки любые горючие вещества. Отношения со сверстниками и противоположным полом не клеились, Джон предался онанизму и отгородился от внешнего мира Великой Альтернативной Стеной. Последние, плохо отпечатанные, листочки самиздата, подпольные концерты «Гражданской обороны», запрещенные выставки андерграундных художников. Мы славно проводили время, и гимном было: «Убей в себе государство!»