Космополис - Дон Делилло

Официант сказал:

— Приятного аппетита.

Она посмотрела на салат. Затем принялась его есть. Просто вкопалась в него, он для нее пища, а не какая-то экструзия материи, которую не может объяснить наука.

— Ты меня в этот отель хотел позвать?

— Нам не нужен отель. Мы это сделаем в дамской комнате. Зайдем в переулок за домом и погремим мусорными баками. Послушай. Я стараюсь наладить контакт наиобычнейшим способом. Видеть и слышать. Обращать внимание на твои настроения, на твою одежду. Вот что важно. Не сбились ли чулки на сторону? На каком-то уровне я это понимаю. Как люди выглядят. Что люди носят.

— Как они пахнут, — сказала она. — Ничего, что я об этом? Веду себя, как жена? Я скажу тебе, в чем проблема. Я не умею быть безразличной. Ничего не могу с этим сделать. А оттого уязвима для боли. Иными словами, мне больно.

— Это хорошо. Мы беседуем, как люди. Люди разве не так разговаривают?

— Откуда мне знать?

Он проглотил сакэ. Повисла долгая пауза.

Он сказал:

— У меня асимметричная простата.

Она откинулась на спинку и задумалась, глядя на него с долей озабоченности.

— Что это значит?

Он ответил:

— Я не знаю.

Осязаемая корректировка, разделенное беспокойство и восприимчивость.

— Тебе нужно к врачу.

— Я только что встречался с врачом. Я встречаюсь с врачом каждый день.

Зальчик, улица снаружи была совершенно тиха, и они теперь шептались. Никогда не были так близки, считал он.

— Ты только что встречался с врачом.

— Оттого и знаю.

Они над этим задумались. Хотя миг суровый, между ними проскочило нечто отдаленно забавное. Может, в неких частях тела таится юмор, хотя неполадки этих частей медленно тебя убивают, близкие собираются у одра, над испакощенными простынями, а другие в вестибюле, курят.

— Послушай. Я женился на тебе из-за твоей красоты, но тебе не нужно быть красивой. Я женился из-за денег в каком-то смысле, из-за их истории, когда они много поколений копились, и мировые войны не помеха. Мне это не особо нужно, но чуточку истории не помешает. Семейные слуги. Винные погреба. Дегустации только для своих. Вместе выплевывать мерло. Глупо, но мило. Вина поместного разлива. Скульптуры в ренессансном саду под виллой на холме, среди лимонных рощ. Но тебе не нужно быть богатой.

— Мне просто нужно быть безразличной.

Она заплакала. Он никогда не видел, как она плачет, и ему стало беспомощно. Вытянул руку. Она так и осталась вытянутой, между ними.

— На нашей свадьбе ты был в тюрбане.

— Да.

— Моей матери очень понравилось, — сказала она.

— Да. Но теперь я ощущаю перемену. Вызываю перемену. Ты читала меню? У них есть мороженое из зеленого чая. Тебе такое может понравиться. Люди меняются. Я знаю, что теперь важно.

— Скучно это говорить. Прошу тебя.

— Я знаю, что сейчас важно.

— Хорошо. Но отметь скепсис в голосе, — сказала она. — Так что сейчас важно?

— Осознавать, что вокруг. Понимать ситуацию другого человека, его чувства. Знать, короче говоря, что важно. Я думал, тебе надо быть красивой. Но это уже неправда. Еще сегодня днем было. Но все, что было правдой тогда, теперь неправда.

— Что означает, насколько я понимаю, что ты меня красивой больше не считаешь.

— Зачем тебе быть красивой?

— Зачем тебе быть богатым, знаменитым, умным, могущественным и зачем, чтобы тебя боялись?

Рука его по-прежнему висела между ними. Он взял ее бутылку воды и допил. Затем сказал, что портфель «Капитала Пэкера» за день сократился почти до полного исчезновения, а его личное состояние в десятки миллиардов с этим фактом состоит в пагубной конвергенции. Кроме того, сообщил, что кто-то в этой дождливой ночи представляет собой достоверную угрозу его жизни. Затем посмотрел, как она переварит новости.

Он сказал:

— Ты ешь. Это хорошо.

Но она не ела. Она переваривала новости, сидя в белом безмолвии, вилка наготове. Ему хотелось вывести ее в переулок и там заняться с нею сексом. А дальше — что? Этого он не знал. И вообразить не мог. Но он такого никогда не мог. Для него имело смысл, что его непосредственные и затянувшиеся будущие спрессуются в те события, что произойдут за несколько следующих часов, какими бы ни были, или минут, или даже меньше. Только такую продолжительность жизни он признавал реальной.

— Это нормально. Все прекрасно, — сказал он. — Мне от этого так свободно, как никогда раньше не было.

— Какой ужас. Не говори так. Свободно делать что? Обанкротиться и сдохнуть? Послушай меня. Я помогу тебе финансово. Я правда сделаю все, что смогу. Ты заново себя восстановишь — как сумеешь быстро, как вообще сможешь. Скажи, что тебе нужно. Честное слово, я помогу. Но как у пары, как у семьи у нас все кончено, правда? Ты говоришь о свободе. Сегодня твой удачный день.

Бумажник он оставил в пиджаке в номере. Она взяла чек и опять заплакала. И плакала весь чай с лимоном, а пока они вместе шли к выходу, тесно обнявшись, ее голова покоилась у него на плече.

Тлеющую сигару он нашел в пепельнице на баре в машине и снова зажег ее. От ее аромата у него возникало ощущение крепкого здоровья. Где-то в горящих листьях Эрик чуял благосостояние, долгую жизнь, даже безмятежное отцовство.

Через дорогу располагался другой театр — в заброшенном конце квартала, «Билтмор»,[20]— и Эрик видел его фасад в лесах и строительный мусор в контейнере неподалеку. Здание реставрировали, и парадный вход был закрыт, но в служебный проскальзывали люди, молодые мужчины и женщины — украдкими парочками и кучками, к тому же он слышал произвольный шум, либо промышленные звуки, либо музыку массивными биеньями и кляксами, она доносилась из каких-то глубин здания.

Он знал, что войдет туда. Но сначала нужно потерять еще денег.

Стекло у него на часах тоже служило экраном. Когда Эрик активировал выход в сеть, другие функции пригасли. Серию зашифрованных подписей он декодировал недолго. Так он раньше взламывал корпоративные системы — за деньги тестировал их безопасность. На сей раз он решил проверить банк, маклера и офшорные счета Элизы Шифрин, а следом алгоритмически прикинуться ею и перевести с этих счетов деньги «Капиталу Пэкера», где открыл на ее имя новый счет, более-менее сразу, ногтем понажимав циферки на крошечной клавиатуре, расположенной вокруг желобка, в который вправлялось стекло часов. После чего пошел просаживать, систематически распуская эти круги в дыму громыхающих рынков. Он это делал, чтобы удостовериться — он не может принять ее предложение финансовой помощи. Жест его тронул, но следовало, разумеется, удержаться, ну или умереть душой. Но это не единственная причина просрать ее право по рождению. Он выступал с собственным жестом — символом иронической последней сцепки. Пусть валится. Пусть они увидят друг друга чистыми и осиротелыми. Такова месть индивида мифической паре.