Кольцо Либмана - Питер Ватердринкер

— Ну, а теперь давайте обсудим наш биззнисс, — вдруг провозгласил Игорь, звонко ставя на стол рюмку с водкой.

— Wie meinen Sie?[23]— удивился я.

— Игорек, мне жарко, — томно простонала Соня, махнув ресницами в сторону мучнисто-белой физиономии отца. — Можно я сниму кофту?

— Разумеется, моя радость.

— Прекрасная организация, эти «Петербургские сновидения», — быстро проговорил я, почувствовав, что срочно надо вставить хоть какую-нибудь фразу. И поспешно добавил:

— Дорогой Игорь, если все у нас, я хочу сказать, у нас с вашей дочерью, сложится хорошо, вы готовы разрешить ей…

Но от картины, что в эту минуту предстала моим глазам, у меня перехватило дыхание; такого я в жизни не видел. Соня расстегнула на себе блузку, небрежно закинула ее в дальний угол, после чего пригубила из рюмки водки. Под блузкой — слепой бы не заметил — у нее ничего не было.

— Дочь, говорите? — с улыбкой повторил Игорь, оглядывая девушку, как гордый купец свой товар.

Выяснилось, что Соня его жена. Да-да, его собственная милая женушка. Они вместе уже почти два года. До чего же быстро бежит времечко! Она хотела пораньше выйти замуж. Поскорее покинуть отчий дом. Своих ужасных родителей. Но это, впрочем, отдельная история.

Он наложил себе на тарелку новую горку мясного салата и, уплетая его за обе щеки, выдвинул предложение. Жан-Люк, ты можешь мне не верить, но этот русский спокойным дикторским голосом огласил следующее: в обмен на право узуфрукта в отношении его выдающейся жены — клянусь, он так и выразился, «узуфрукт» — я должен был предоставить Игорю:

а) единовременно десять тысяч американских долларов в неповрежденных стодолларовых купюрах выпуска после 1993 года;

б) Шенгенскую визу для него и для Сони;

в) скромную сумму содержания — тут он задумчиво, сложив губы трубочкой, возвел глаза к потолку, — равную шестистам, нет, лучше семистам долларам в месяц;

и наконец: раз в две недели — длинный уик-энд, начиная с вечера в пятницу, для них обоих в чистом туристическом отеле.

— В отеле? — озадаченно переспросил я. — Но где именно?

— У вас в Голландии, разумеется! — сердясь на мою непонятливость, пояснил Игорь, поднося руку к своей бычьей шее.

Ему, по всей видимости, не понравилось, что я не сразу оценил тонкую подоплеку его предложения.

— Нам хочется смыться отсюда, — задыхаясь, продолжал он. — Здесь лишь у крыс есть будущее.

Как бывший педагог, он имел это в виду как в философском, так и в биологическом смысле.

— Знаете ли вы, как долго нам пришлось откладывать на этот ужин?

Он бросил взгляд на Соню, которая, тупо уставившись в одну точку, прижимала к своему плоскому животу рюмку водки.

— Иначе зачем бы мы стали обращаться в «Петербургские сновидения»? Эти мошенники требуют лишь в качестве вступительного взноса двести долларов. Целое состояние!

Игорь выдержал паузу, но затем, вновь сложив губы в куриную гузку, возобновил свою возбужденную речь:

— Впрочем, герр Либман, возможно, вы захотите вперед попробовать Соню, мою удивительную супругу?

— Ч-ччто… По-ппробовать…?

— Но мы же современные люди, — вдруг заговорила Соня медоточивым голоском. — Оттого мы и хотим перебраться на свободный Запад. Игоря это ужасно возбуждает.

— Лапочка… — умилился Игорь.

— …Игоря ужасно возбуждает, когда я занимаюсь этим в его присутствии. Прошлым летом, на даче у одного приятеля, горшечника из Тулы, мы всю ночь… вместе с друзьями — здоровыми людьми без предрассудков…

Но дальнейшего рассказа я уже не услышал — я поплыл, как весенний листок по течению реки, одетой густым туманом…

В эту минуту, уважаемые потомки Эразма Роттердамского, в дверь нашего купе громко постучали. Жан-Люк подскочил, как ужаленный, но все же оставался на месте до тех пор, пока дверь не отъехала на шарнирах в сторону. На нас уставились яблочно-румяные лица двух военных. Форма на обоих промокла до нитки; на боку у каждого возле белой глянцевитой портупеи болтался автомат Калашникова.

— Вы мистер Пфаф? — спросил один из них по-английски. — Жан-Люк Пфаф?

Коричневые, как у собаки, радужки глаз Жан-Люка в панике забегали слева направо, по диагонали и вверх-вниз. Но бежать было некуда. Мой попутчик робко поднял вверх палец и хрипло произнес:

— Пфаф — thatʼs me…[24]

И его увели. Он не сказал мне на прощанье ни слова, словно я был ему незнаком, случайный попутчик, чужой! Его тень мелькнула на перроне: он шел под конвоем двух военных в форме, из которых тот, что повыше ростом, сам нес его чемоданчик. В эту минуту состав пришел в движение. Эй, люди, да что же это? Я не хочу уезжать, не хочу никуда с вами ехать. Что мне делать в этой Москве? Остановите поезд! Да остановите же!

Но махина уже разогналась и помчалась, яростно переключая скорости, словно страдая икотой. Где здесь стоп-кран? Я выскочил в коридор и нос к носу столкнулся с женщиной с чайной кружкой. Я выхватил ее у нее из рук. Тетка начала ругаться. Я грубо оттолкнул ее от себя. Где стоп-кран? Ах, вот он… Я вдребезги разбил кружкой стекло и дернул за красную ручку, но вся конструкция тут же развалилась на части, оказавшись хрупкой, как печенье. Она рассыпалась, милые соотечественники, как печенье!

Поезд с грохотом мчал меня вперед, и я вдруг почувствовал себя ужасно беспомощным, словно заключенный, которого увозят в товарном составе. В блестящем черном зеркале окна я видел отражение собственной головы. Моей абсолютно нормальной головы. Моей густой шевелюры. Моего прямого носа. Моего подбородка, который я уже несколько дней не брил.

— Богородица дева, помолись за меня, — несколько раз пробормотал я вслух.

Да-да, я собственными ушами услышал, как я, Йоханнес Либман, пятидесяти трех лет от роду, бормочу вслух подобно слабоумному старцу. Как психи, беседующие сами с собой за утренним кофе в Бад-Отеле. Отчего здесь так воняет? В багажной сетке я обнаружил бутылку водки и чесночную колбасу, которая из-за жары в вагоне уже стала покрываться налетом. Я дернул за ручку, с чувством омерзения выбросил в окно колбасу и снова его задвинул. И принялся за водку. Поднимая время от времени пластиковый стаканчик, я чокался с опустившимся типом в отражении стекла и восклицал: «Хоп-хе-хе!»

Теперь мне было уже все все равно. Я попал в ловушку. Где-то в трущобах Санкт-Петербурга лежит мое золотое кольцо, моя жизнь. С каждой минутой поезд уносит меня от него все дальше, навстречу моей погибели. Да, я хорошо понял это тогда. Без помощи эскулапа, когда-то проживавшего на Бергассе 19.[25]Меня насильно перемещали, волей судьбы или чего-то еще. Что натворил Жан-Люк? Почему они его увели?