Я вернусь… - Андрей Воронин

– А ты не беспокойся о моем здоровье, – спокойно подходя на расстояние удара, сказал Мирон. – Мое здоровье просто отменное и с каждым днем становится все лучше. Ты о своем здоровье пекись, Юрий Алексеевич. По-моему, самое время. Давай, не стесняйся! Смотри, какая рожа. – Он запрокинул к небу разрисованное синяками лицо, открыв для удара синий от щетины подбородок. – Ну, разве она не просит кирпича?

– Да пошел ты к чертям свинячьим, придурок, – сказал Юрий, и в этот момент в голове у него вдруг лопнула шаровая молния.

Беззвучная вспышка на какое-то время ослепила его, и Юрий испытал странное ощущение невесомости – ощущение, знакомое ему еще с незапамятных времен, с самого первого, случайно полученного на тренировке в спортивной секции нокдауна.

Потом это ощущение исчезло, а зрение, наоборот, вернулось, и Юрий обнаружил, что сидит в глубоком снегу, упираясь в него руками. Сел он, видимо, только что, а сначала лежал, потому что весь перед пальто у него был густо облеплен снегом и по всему лицу – по лбу, по щекам, по носу, по губам и даже по подбородку, – щекоча кожу, ползали талые струйки. Кое-где на груди снег был не белым, а красным; нижняя губа онемела и казалась такой большой, что было непонятно, как такая громадина могла уместиться на лице.

Перед ним, четким силуэтом вырисовываясь на фоне бледно-серого неба, стоял Мирон. Он стоял почти по колено в снегу, широко расставив ноги в облепленных снегом брюках и уронив вдоль тела длинные руки, и смотрел на Юрия с выражением живого интереса и дружелюбной – да, вот именно дружелюбной! – насмешки в розоватых с перепоя глазах. Его короткая дубленка была нараспашку, и ветер играл свободно свисавшими концами мохнатого шарфа. Обтянутые теплыми кожаными перчатками кулаки Мирона медленно сжимались и разжимались, словно Мирон упражнялся сразу с двумя кистевыми эспандерами.

– Ты что делаешь, урод? – спросил Юрий. – Совсем с катушек съехал?

Разговаривать ему не хотелось. Хотелось встать и разодрать этого малахольного на куски, но это, кажется, было именно то, чего добивался Мирон, и Юрий решил повременить. В конце концов, сумасшедших не трогали даже дикари, а Мирон был не в себе.

– Можно сказать и так, – легко согласился Мирон. – Может, и съехал. А может, наоборот, пришел в себя. Помнишь, ты же сам первый это сказал: проснулся...

– Ну да, конечно, – сказал Юрий, рассеянно отирая залепленное подтаявшим снегом лицо. – Стоит человеку сойти с ума, как он тут же начинает утверждать, что прозрел и что он – единственный зрячий среди слепых. Тебе лечиться надо, Мирон.

– Все может быть, – продолжая размеренно работать кистями, сказал господин главный редактор. – Однако должен тебя предупредить: если ты на счет "десять" не встанешь, я ударю тебя ногой в лицо, и тогда лечиться придется тебе. Раз. Два...

– Ладно, – сказал Юрий и завозился в снегу, поднимаясь на ноги. – Ладно, я встану. Я встану, а ты ляжешь...

– Отлично, – ответил на это Мирон. – Четыре, пять...

Он слегка переменил позу, приняв что-то вроде боксерской стойки.

– Не знаю, какого черта тебе от меня надо, – сказал Юрий, роняя в снег испачканное мокрое пальто, – но я слышал, что сумасшедшим нельзя перечить.

– Ага, – подтвердил Мирон и добавил: – Восемь.

И тогда Юрий влепил этому чокнутому прямой правой – без скидок, от души, прямо по чавке, сделав то, чего ему давно хотелось, и испытав при этом восхитительное, пьянящее чувство освобождения от всего на свете: от законов, норм, правил, обдумывания последствий, угрызений совести, мудреных расчетов, напрасных надежд, горечи и обид. Раздражение против Мирона, неловкость за вчерашний ресторанный дебош, многочисленные треволнения из-за чертовых денег, усталость, боль в ноге – все ушло, испарилось, как испаряется от точного удара молнии грязная лужа на дне пересохшего илистого пруда.

Мирон винтом забурился в сугроб, взметнув волну рыхлого снега. Он сразу же попытался встать, но вставать было рановато, его руки подломились, и он снова ткнулся носом в снег. Юрий подскочил к нему, ухватил за воротник дубленки, рывком поднял на колени – на ноги не получилось, потому что Мирон был тяжеленный, – развернул лицом к себе и, встряхнув, как тряпичную куклу, яростно прорычал в облепленную кровавым снегом рожу:

– Ну?! Хватит или еще?!

Вместо ответа Мирон улыбнулся разбитыми губами и вдруг, не вставая, прямо с колен, из очень неудобной позиции, врезал Юрию левой прямо в солнечное сплетение. Одно слово – боксер...

Юрий сложился пополам, выпустил воротник Мироновой дубленки и сделал два неверных, шатающихся шага назад, хватая ртом воздух, который никак не желал идти в горло и дальше, в легкие.

Внутри у него что-то болезненно оторвалось, и воздух наконец со свистом пошел в легкие. В это самое мгновение, словно только того и ждал, на Юрия налетел Мирон и с ходу принялся быстро и грамотно его обрабатывать: справа, слева, опять справа, снова слева, по корпусу, в голову, еще в голову и вновь по корпусу... Потом он ударил ногой, запорошив Юрию все лицо снегом, и это уже не имело к боксу никакого отношения, а значит, давало Юрию полную свободу действий. И Юрий начал действовать в полную силу, отбросив последние колебания и испытывая только ничем не замутненную радость оттого, что он такой сильный, ловкий, умелый и опытный и отлично умеет держать удар и что наконец-то ему попался противник, позволяющий проявить все эти в высшей степени положительные качества, – достойный противник, тоже сильный, ловкий, опытный и умелый.

Мирон и впрямь оказался силен и вынослив да вдобавок ко всему еще и успел поднабраться где-то настоящего боевого опыта – опыта того сорта, который нельзя получить ни у какого, самого талантливого и знающего инструктора, а можно лишь самостоятельно приобрести методом проб и ошибок, – но этот его опыт был все-таки жидковат по сравнению с опытом хорошо обстрелянного офицера-десантника. Хватило Мирона, к огромному сожалению Юрия, ненадолго.

Минуты через три или четыре Юрий уже сидел на Мироне верхом и, с трудом удерживая окоченевшими пальцами его короткие жесткие волосы, размеренно и с большим удовольствием тыкал его расквашенной мордой в разрытый, перелопаченный, обильно окропленный кровью снег. Потом ему как-то вдруг подумалось, что уже, наверное, и впрямь хватит и что если продолжать в том же духе и дальше, то "Московский полдень", пожалуй, лишится главного редактора. Это была трезвая, холодная мысль, и от соприкосновения с нею бешеный азарт драки мгновенно улетучился. Юрий уронил голову Мирона в снег и, кряхтя, сполз с его широкой и твердой, как дубовая лавка, спины.

Мирон еще немного полежал ничком, а потом слабо зашевелился и с трудом перевернулся на спину.

– Ох, – прохрипел он, цитируя старый анекдот про курицу, которая попала под поезд, – вот это прижали! Не то что наши парни в курятнике...

"Псих", – подумал Юрий. Пока они с Мироном дрались, ему казалось, что он что-то понял, но во время драки думать об этом было некогда, а теперь, когда время появилось, все понимание испарилось.