Чистилище. Побег - Игорь Пронин

– Что вы его слушаете?! Вот что вы его слушаете?! Он не старший по годам! Почему вы его слушаете?

– Тебе что не нравится-то, а? – подскочил к нему Косой. – Ты что, не видишь, до чего Голова общину довел?!

– Ну и довел! – не смутился Рома, имевший еще прозвище Упрямец. – Довел, но он старший! И он никогда людей голодом не морил!

– Это потому что была жрачка, а теперь-то нет! Что ты кричишь, а? – Косой, немного побаиваясь Ромы, который был старше его года на три, медленно пошел вокруг, примериваясь. – По голове давно не получал, а?

– Отойди! – прогнусавил Андрей и быстрым шагом подошел к Роме, а потом просто воткнул ему в шею рог по самую перекладину. – Вот так. И любого убью, кто рот раскроет.

Он выдернул оружие и, не посмотрев в округлившиеся глаза Ромы и не оглянувшись на испуганных общинников, ушел в блок. Косой попятился, и только тогда Рома начал задыхаться, пуская розовые пузыри. Он упал на спину и попытался зажать рану, но руки его уже не слушались.

– Ой, Рому уби-или! – запричитала Оксана. – Уби-или…

Никто не подошел к нему. Общинники смотрели друг на друга, но никто не знал, что сказать. Такого Цитадель еще не знала.

Дней не стало вовсе, только бесконечные ночи, незаметно перетекающие одна в другую, как некая черная жижа. Свет источали только горящие в печках дрова, но печные дверки следовало держать закрытыми, так что тонкие лучики едва пробивались сквозь щели. Люди стали молчаливы и медлительны, лиц нельзя было толком рассмотреть в вечной темноте, и пахли все одинаково: немытым телом, затхлостью и еще чем-то неприятным. Кто-то сказал, что такой запах изо рта бывает от голода. Взрослым почти ничего не хотелось, порой Максиму казалось, что ему даже есть не хочется. Только лежать на тряпье и плыть куда-то расползающимися, как черная каша, мыслями. Не спать даже и не дремать, а бредить и тут же забывать, о чем был этот тихий, бесполезный бред. В мелких, конечно, продолжала бурлить данная от природы энергия. По крайней мере, в тех, у кого хватало сил отнимать пищу у более слабых соседей. Ну и еще кое-кто никак не мог уняться.

– Я сейчас встану и просто зарежу обоих, если не прекратите!

Максиму было очень трудно набрать побольше затхлого воздуха в грудь, чтобы это сказать, но он устал слушать, как в трех шагах от него сношаются. Ладно бы тихо, так кто-то повизгивал, словно щенок. И это ладно бы, но ведь не то третий, не то четвертый раз за… Тут Максим терялся – он не мог определить период времени. Просто ему это надоело.

– А я что, виновата, что ли? – сонно ответил женский голос, и в сонной памяти Максима всплыло имя: Маша Бесплодная, повариха. Только ее теперь редко зовут на кухню. – Вовик совсем осатанел. Что я могу? Пристал, как репей.

– Вовик, я тебе все там отрежу! – пообещал Максим, переворачиваясь на другой бок. – Идите куда-нибудь на склад.

– Холодно на складе! – с простуженной хрипотцой ответил пацан. – Ну я быстро, быстро. Не сердись, Макс!

Максим тихо застонал. Может, он бы и сделал что-нибудь с Вовиком, но лень была сильнее его. К тому же стоило перевернуться, как приспичило по малой нужде. Надо было идти на мороз. Кто-то сделал вонючую лужу в одном из подземных ходов, и Главный кричал, что узнает – выгонит голым на мороз. Это было или давно, или сегодня утром, которого не было. Максим был солидарен с Андреем: если община сделает еще шаг на пути к разложению, то… Дальше он не придумал, что именно еще должно было случиться. Казалось, что бесконечной ночью ничего уже случиться не может, время застыло, уснуло где-то, пригревшись под бочком у солнца.

Закряхтев, «как старый дед», он сел, и после долгого лежания кровь не то чтобы забурлила, а скорее «забултыхалась» у него в голове. Он постарался припомнить, от кого слышал это странное выражение. Ну конечно, от дяди Толи! В старом мире люди жили долго, ни в кого не превращаясь, и оттого организм их изнашивался, силы кончались, и под конец жизни люди превращались в «дедов», больных, бессильных и плохо соображающих.

«Вот прямо как я сейчас! – подумал Максим. – Эх, ни в одну зиму такого не было! Когда я ел последний раз, хотелось бы знать… Наверняка Андрей-то ест часто и своих друзей подкармливает. А что, если напомнить ему обо мне?»

Желудку такая постановка вопроса понравилась, он заурчал, словно в нем жил крохотный, но злой и голодный мут. Почесавшись, Максим в темноте оперся на кого-то, жалобно застонавшего, и кое-как поднялся. Его качнуло в сторону, к счастью, под рукой оказалась стена. Она была совсем холодная, и негнущиеся пальцы пронзила ледяная игла.

– Мы же так замерзнем! – сказал он темноте. – Надо топить, а то незаметно все уснем и замерзнем!

– И то правда! – поддержала его Маша. – Вовик, вали ко всем чертям! Ты охочий, но холодный, как мертвец! Макс, скажи Главному: пусть разрешит топить. Я бы сделала. И пусть топор даст, Вовик пощепит дрова, чтобы топилось лучше.

– Сама и пощепишь! – недовольно возразил Вовик и засопел, поднимаясь. – Сама внутри пустая, гнилая вся, а еще недовольна чем-то.

Они начали вяло переругиваться. Максим, не обращая на парочку странных любовников внимания, пошел вдоль стены. Тот, кого он разбудил вставая, тоже поднялся, всхрапывая, и шел сзади, иногда тыкаясь в спину головой.

– Валька, ты, что ли? – спросил Максим, понемногу начиная соображать. – Я на мороз иду, отливать.

– И я с тобой… – пробурчал Валя и, споткнувшись, повис на приятеле. – Макс, мне приснилось, что ты у Главного жрать попросил, и он тебе дал. И ты мне чуть-чуть отломил… Не помню чего.

Так, вместе, они вышли из спального блока, и сразу стало холодней: спящие вповалку люди грели друг друга и воздух. Откуда-то пахнуло ветерком посвежее, и в голове еще немного прояснилось.

– Эй! – крикнул Максим, не обращаясь ни к кому конкретно. – Где Главный?!

– …оружейке… – донесся сонный голос сзади.

– Живет он там, что ли? – проворчал Максим и продолжил путь к дверям.

На время морозов всегда вешали дополнительные двери у всех выходов, чтобы между ними оставался тамбур, так вроде бы было теплее. Сделали так и на этот раз, вот только внутренние двери почему-то всегда стояли нараспашку. Люди просто ленились, входя с холода, потратить лишний миг и затворить холодную дверь.

– Дикари! – Он в сердцах начал было закрывать створку и врезал по ногам и спине тащившемуся за ним Вальке. – Ты поживее можешь?

– Больно! – пожаловался хромой. – Ой, я уже тапки нашел! Чур, мои!

Максим знал, что прежде тапками называли обувь, которую зачем-то носили в доме. Но в Цитадели зимой все было наоборот: тапки босые общинники надевали, чтобы выйти на снег. Прежде она была разной, эта обувь: летняя, зимняя, непромокаемые сапоги, теплые ботинки с застежками-молниями… Про себя он удивился, что помнит еще названия этих предметов, больше уже не существующих. Все сносилось, изорвалось, пошло на заплаты… Теперь остались только тапки: толстая деревянная подошва, вся в зарубках, чтобы поменьше скользила, и плетенка из прутьев сверху. В плетенку набивали сено, потом вставляли ногу и снова утепляли сеном. Выходило сносно, но прежде в спальном помещении не было так холодно! Максим почти не чувствовал ног, но, когда отыскал полуразвалившиеся тапки и стал набивать их колючим сеном, они заболели так, словно с них кожу сдирали.