Парк Горького - Мартин Круз Смит

— Ну и подонки! Они у меня попляшут! Интересно знать, сколько им платят!

— Что ты с ними сделаешь?

— Я им напишу! — Миша швырнул журнал в ванну. И тут же, встав на колени, стал выдирать страницу. — Государственный знак качества? Я им покажу знак качества! — Он скомкал страницу, бросил в унитаз, дернул цепочку и издал торжествующий вопль.

— Кому же теперь писать?

— Ш-ш-ш, — Миша приложил палец к губам. Снова взял стакан. — Ничего не говори Наташе. Она получила свою машину. Сделаем вид, что ничего не случилось.

Наташа подала на стол пирожки с мясом, колбасу, соленья и белый хлеб. Она почти не притронулась к вину, но сидела с довольным видом.

— За твой гроб, Аркаша. — Миша поднял стакан. — За гроб, выложенный расшитым шелком, с атласной подушечкой, с золотой табличкой, где будет выгравировано твое имя, все чины и звания, с серебряными ручками, за гроб из отборного столетнего кедра, который я посажу завтра утром.

Он пил, довольный собой.

— Или же, — добавил он, — я мог бы заказать его в Министерстве легкой промышленности. По времени это одно и то же.

— Извини за скудный ужин, — обратилась Наташа к Аркадию. — Если бы было кому ходить по магазинам… понимаешь?

— Она боится, что ты станешь расспрашивать ее о Зое. Разбирайтесь сами, — сказал Миша и, обернувшись к Наташе: — Видела Зою? Что она говорила об Аркаше?

— Если бы у нас был холодильник побольше, — продолжала свое Наташа, — или с морозильником…

— Все ясно — они говорили о холодильниках. — Миша обернулся к Аркадию. — Кстати, у тебя случайно нет знакомого кровопийцы — мастера по ремонту?

Наташа резала пирожок на мелкие кусочки.

— У меня есть знакомые врачи, — улыбнулась она.

Нож перестал двигаться — ее взгляд наконец остановился на ручке от стиральной машины рядом с Мишиной тарелкой.

— Небольшая проблема, любовь моя, — сказал Миша. — Машина почему-то не работает.

— Ничего. Показывать-то ее можно.

Она, видимо, была вполне удовлетворена.

Человек не родится преступником, а встает на путь преступлений из-за неудачного стечения обстоятельств или под влиянием дурного общества. Все преступления, большие и малые, уходят корнями в оставшиеся от капитализма корыстолюбие, эгоизм, праздность, паразитизм, пьянство, религиозные предрассудки или развращенность.

Убийца Цыпин, например, был сыном убийцы и спекулянтки золотом, и среди предков его были убийцы, воры и монахи. Цыпина воспитали уркой, профессиональным преступником. Как всякий урка, он был покрыт татуировками — тут были змеи, драконы, богатый набор женских имен — так щедро, что их завитки выглядывали из-под манжет и воротника. Как-то он показал Аркадию красного петуха, выколотого на члене. Цыпину повезло — он убил сообщника в те времена, когда смертная казнь полагалась только за государственные преступления. Ему дали десять лет. В лагере он сделал себе еще одну татуировку — надпись через весь лоб: «Партией уделанный». Опять повезло. Еще за неделю до того такая «наглядная» антисоветская пропаганда считалась государственным преступлением. Но в этот раз он отделался тем, что ему пересадили кусок кожи с задницы на лоб и добавили пять лет, а срок объявили условным по случаю столетия со дня рождения Ленина.

— Я внимательно наблюдаю за происходящим, — сказал он Аркадию. — Преступность то растет, то сокращается. Судьи то добреют, то крутят тебе яйца. Вроде как приливы и отливы. У меня-то дела идут что надо.

Цыпин работал слесарем. Но настоящие деньги он зарабатывал в компании с водителями грузовых машин. Перед поездкой с грузом в провинцию водители заливали горючее под пробку. Выехав из Москвы, они сливали часть бензина, перепродавали его Цыпину, меняли показания счетчика, а в конце дня возвращались к себе и с большой долей правды рассказывали о плохих дорогах и объездах. Цыпин, в свою очередь, продавал бензин частникам. Властям было известно о его деятельности, но, поскольку в Москве не хватало бензозаправочных колонок, а спрос на бензин у частников был велик, на спекулянтов вроде Цыпина смотрели сквозь пальцы, считая, что они приносят пользу обществу.

— Кому охота, чтобы снова закрутили гайки. Знай я, кто пришил этих троих в Парке Горького, я бы первый их заложил. Тому, кто на это пошел, яйца отрезать мало. У нас ведь тоже свои порядки.

В кабинете Аркадия на Новокузнецкой перебывало много урок, но каждый повторял, что еще не сошел с ума, чтобы стрелять в кого-то в Парке Горького. Кроме того, все свои вроде были целы. Последним явился Жарков. Раньше он служил в армии, теперь торговал оружием.

— Что сейчас можно достать? Армейское оружие, ржавые английские револьверы, может быть, пару чешских пистолетов. На востоке, скажем в Сибири, может, и найдется банда с пулеметом, А здесь нет ничего похожего на то, что вы говорите. Ладно, кто может так стрелять? Кроме меня, во всей Москве, пожалуй, не найдешь и десятка людей моложе сорока пяти, кто с десяти шагов мог бы попасть в родную бабушку. Вы говорите, что они, возможно, служили в армии? Здесь вам не Америка. Я не слыхал, чтобы за последние тридцать лет мы где-нибудь по-настоящему воевали. Им не дали хоть раз в кого-нибудь стрельнуть, огневая подготовка у нас вообще ни к черту не годится. Давайте рассуждать серьезно. Вы говорите об организованном убийстве, а мы с вами знаем, что такие возможности есть только у одной организации.

После обеда Аркадий несколько раз звонил Зое в школу, пока ему не сказали, что она ушла в спортклуб Союза учителей. Клуб размещался в старом особняке в конце Новокузнецкой, как раз напротив Кремля. Проплутав в поисках гимнастического зала, он оказался на небольшой галерее, в свое время служившей хорами для оркестра. Внизу было просторное помещение, которое когда-то было бальным залом. Высокий потолок украшали купидоны с отбитыми носами. Паркет покрывали лоснящиеся, пропахшие потом виниловые гимнастические маты. Зоя делала махи на разновысоких брусьях. Золотистые волосы собраны в пучок, на запястьях напульсники, на ногах шерстяные гетры. Мах под нижний брус, ноги в стороны, как крылья самолета, под купальником рельефно играют спинные мышцы. Шмидт в тренировочном костюме, со скрещенными на груди руками, наблюдал за ней, стоя на матах. Мах к верхнему брусу, носочки касаются сжатых в кулак кистей, поворот на 180 градусов и мах назад к нижнему брусу, толчок о брус, переход в стойку, носочки строго в потолок, перемена рук и махом, ноги врозь, к верхнему брусу. Нельзя сказать, что Зоя делала упражнение слишком грациозно, но она обладала отличным чувством ритма, подобно пружинному маятнику, свивающемуся и развивающемуся вокруг двух брусьев. Она соскочила с брусьев, и, когда Шмидт придержал ее обеими руками за талию, Зоя обняла его.

Романтично, подумал Аркадий. Сюда бы вместо мужа еще струнный квартет и сияние луны. Наташа права — они созданы друг для друга.

Покидая галерею, Аркадий громко хлопнул дверью.